То, что я сегодня читала на Кошарне у Eli Bar-Yahalom:

- Когда судьба укроется в горсти...
- на этой железной земле и на этой багровой воде...
- Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Тиктаалики
- Живописец Бернардо Беллотто
- (перевод): Бедный христианин смотрит на гетто (Biedny chrześcijanin patrzy na Getto) (Чеслав Милош)
- То, о чём мы говорили, – были чума и война...

---
* * *
Когда судьба укроется в горсти
Синицею, жемчужиной, улиткой,
Мы подойдём к реке - а это Стикс,
Мы обернёмся - за дверями лифта
Стоит и смотрит пристально зима;
И облачком прозрачным, невесомым
Плывёт юстинианова чума
На оба наших ненадёжных дома.

---
* * *
на этой железной земле и на этой багровой воде
я та стрекоза что летит водомерка что звонко скользит
и крылья мои раскрываются солнцу и радостен день
тепло дуновение ветра беспечность просторы транзит
под этой железной землёю под этой багровой водой
скользит и летит моя тень с мертвецами она говорит
и делятся с нею петлёю и пулей слезой лебедой
смотри прикоснись обними не забудь повтори повтори

---
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Тиктаалики

Звали его тиктааликом. Он выползал на сушу.
Ему говорили: “Ты двинулся!” Он никого не слушал.
Или не говорили – или, допустим, пищали.
Он шевелил плавниками. Противно было вначале.
Солнце жгло ему кожу. Ветер сушил ему жабры.
Был тиктаалик упрямым. Себя ему не было жалко.
На берегу песчаном, среди подсохшего ила
Встретил он тиктаальку – и ей упрямства хватило:
Послать привычное – нафиг, покинуть родные воды,
На плавники неуклюже встав, обрести свободу.
Свободу смотреть на солнце не сквозь водяную толщу,
Свободу твёрдой опоры, и падать свободу – тоже.
И две сумасшедшие рыбы, чешуйчатые и нагие,
На суше занялись сексом – вот молодцы какие!
Мы смотрим на них в музее. Что вымерли предки – жалко:
Дедушка тиктаалик и бабушка тиктаалька.

---
Живописец Бернардо Беллотто

Живописец Бернардо Беллотто носил прозвище Каналетто,
Как и несколько поколений предков-венецианцев, –
Вот такое фамильное дело, традиция, вековая добрая слава.

Из прозвища очевидно, что все они рисовали каналы:
Мерно бьётся аквамариновая кровь в артериях города,
Небо льётся по ним, обнимает дома, подмигивает мостам.
Что было раньше? Бесновалось неукрощённое море,
Покрывался сизым мхом нетёсанный бесформенный камень,
Но по воле человека смирились стихии – и в воде отразились палаццо:
Ажурные, стреловидные, сводчатые, хрустально-стекольные,
Розовые, белоснежные, с арками, балконами, фресками…
“Так будет!” – пожелал человек. И так стало.

Позже это назовут “изменением реальности”.

Живописец Бернардо Беллотто из Италии приехал в Варшаву.
Вместо Большого канала здесь взрезала пейзаж могучая Висла:
Глазам не было одиноко без вечнодвижущегося водного зеркала.

Каналетто – мастер своего дела, умения, закреплённого в генах, –
Выписывал окна, откуда глядят бравые кавалеры и прекрасные пани,
Солнечные лучи, бегущие по крышам и ласкающие барельефы,
Плавные линии лестниц, орнаменты на фасадах.
Однако будучи итальянцем – то есть всё же немножечко Труффальдино –
Живописец Бернардо не мог не… – кто сказал “соврать?” – …приукрасить, конечно,
Привнести чуть больше изящества, утончённости и улыбки:
Там добавит лишнюю завитушку, тут скульптур понаставит,
А ещё поправит роспись… – да-да, и здесь её не хватает тоже! –
…И чуть выгнет лепестки цветок, вдруг проросший сквозь камень.
Бернардо Беллотто хотел, чтобы так – было.

Позже это назовут “видением художника”.

Живописец Бернардо Беллотто по прозвищу Каналетто
Скончался шестидесяти лет от роду, в тысяча семьсот восьмидесятом.
Славную жизнь завершив в не худшее время.

С той поры по Польше прокатилось немало бед, но через полтора столетия
Наступила та, горше которой эта земля ещё не видала,
И в руинах лежала piękne miasto Warszawa.
Воля к разрушению – тоже воля, и взрыв разбивает камни.

Позже это назовут “преступлением против человечества”. Легче ли погибшим?

У варшавян есть поговорка, повседневная, как воздух,
Приблизительно на русский её можно перевести так:
“Ещё и не то переживём, а в хорошей компании будем жить долго”, –
Вы ведь знаете, что Варшаву не удалось убить, правда?

Там осталась хорошая компания – и она взялась за дело.
Однако уничтожены были не только стены и витражи –
Строительная документация тоже погребена под завалами:
До неё ли было в огненных волнах агонизирующей войны?

Восстанавливали по кусочкам, ненадёжным осколкам памяти,
Пока не вспомнили об – уцелевших! – картинах итальянского мастера,
Аккуратного и подробного (в восемнадцатом веке не принято торопиться),
Полагавшего, что берега каналов обязаны быть устойчивыми,
Любовавшегося Вислой и её каменным обрамлением:
Замками, особняками, мостами… Помните, как шутил Каналетто?

В итоге по его пейзажам и отстраивали столицу.
Через пару десятилетий, конечно, нашлись фотографии старой Варшавы,
Убедительно показавшие, где что было не так (а скучнее или тусклее).
Как вы думаете – стали перестраивать?

Живописец Бернардо Беллотто захотел: “Так – будет!” Так теперь и есть.

Позже это назовут… Но мы не услышим.

---
Перевод: Бедный христианин смотрит на гетто (Biedny chrześcijanin patrzy na Getto) (Чеслав Милош)

Пчёлы окружают красную печень,
Муравьи окружают чёрную кость.
Началось разрывание, втаптывание шёлка в грязь,
Разрушение стекла и дерева, меди и никеля, и серебра и гипса,
Плит, и струн, и труб, листов, шаров и кристаллов -
Пых! Фосфорное пламя от жёлтых стен
Пожирает мех животных и волосы человечьи.

Пчёлы окружают кусочки лёгких,
Муравьи окружают белую кость,
Разрываются бумага, резина, холсты, кожа, лён,
Жилы, ткань, целлюлоза, волосы, проволока, змеиная шкура,
Обрушиваются крыша и стены, огнём охвачен фундамент.
Осталась песчаная, вытоптанная, с деревом без листьев
Земля.

Медленно, сверля туннель, движется охранник-крот
С маленьким красным фонариком на голове.
Трогает тела погребённых, считает, движется дальше,
Отличает пепел людской по радужным испареньям,
Пепел каждого человека цветом своим истекает.
Пчёлы окружают красный след,
Муравьи окружают то место, где моё тело было.

Крота-охранника боюсь я, боюсь до дрожи.
Тяжелы его веки, будто у патриарха,
Кто долго-долго сидел при свечах
И читал Бытия великую книгу.

Что скажу ему я, новозаветный еврей,
Две тысячи лет ожидающий возвращения Иисуса?
Мое разбитое тело выдаст меня. Он взглянет
И сочтёт меня одним из помощников смерти -
Необрезанных.

---
* * *
То, о чём мы говорили, – были чума и война,
И они парили на крыльях, поднимались с морского дна,
А мы смотрели на жуткий мир, и не отводили глаз,
Знали: под это и скроены мы, ровно под это, как раз.

В калейдоскопном повторе, на ураганном ветру
Дробится остро история, краями режет вокруг.
Но то, о чём мы молчали, всё же светится изнутри –
И музыкой, и печалью, и вспыхнет, и озарит.