Что я читала сегодня в Крыйивке, часть 6.

- Пожилая Ассоль вышивает, сутулясь...
- Песня юнги "Летучего голландца"
- Светлой памяти Федерико Гарсиа Лорки
- Говорят, в две тыщи семнадцатом римский суд...
- Письмо Теодору

===

Пожилая Ассоль вышивает, сутулясь, склонилась над пяльцами,
И не смотрит почти, какой багрянец над морем закат разлил;
Лишь неловко тычет иглою в холст, держа её артритными пальцами, -
Щупальца переплетаются там и водоросли.

Неожиданно поднимает голову, забредшую бригантину отслеживает,
И небыстро кивает сама себе, и оглядывается вокруг,
Напоследок зачем-то в печь подбрасывает кусок валежника,
А потом спускается к морю, и палка её впечатывается во влажный грунт,

И восходит на борт, обнимается нежно со старым своим приятелем:
"Ну, поехали, - говорит, - впереди ещё двадцать тысяч лье".
Улыбается, сверкнув серебряными зубами. "Погода ясная.
Знаешь, всё же очень хочется посмотреть - так ли страшен хвалёный Р’льех".

===

Песня юнги "Летучего голландца"

Забери меня обратно в изумрудный морок, волна,
Чтобы лишь померещился здесь, чтобы ни следа на тёмном песке.
Не стремлюсь я больше к земле, и могила мне не нужна,
Стану кормом для рыб стеклянноглазых - но от этого берега вдалеке.

Как я раньше хотел домой, и во сне повторял: "Домой!",
И не водоросли видел с борта - виноградные лозы да алый осенний хмель.
Я почти вернулся. И каштаны белым цветом озарены. И дом над обрывом - мой.
Но не подняться по каменной лестнице. Унеси, волна, подальше от этих земель.

Я могу сойти по полусгнившему трапу - как те, покинувшие корабли, -
И окоченевшим телом услышать музыку литорали,
Чтоб нашли, убедились в беде, и оплакать меня смогли...
Но не выйду из тьмы - чтоб любящие надежды не потеряли.

Не хочу быть свершившимся фактом, второю датою на граните - лучше останусь тут,
Не смогу ведь ничем помочь - ни слёз осушить, ни успокоить сердце;
Не хочу, чтоб в гроб срезали розы, - пусть хотя бы они цветут...
А года горизонт затянут спасительной пеленою серой.

Сквозь прорехи во всех парусах туман сочится. Подтолкни наш корабль, волна!
Будем ветер ловить под чаячьи крики да пройденного пути не мерить...
А ведь я сегодня стал взрослым. В волосах - не соль морская, а седина.
Кто бы мог подумать, что и такое случается после смерти?

===

Светлой памяти Федерико Гарсиа Лорки

Потом слагали баллады: дескать, гордо шёл на расстрел,
И звёзды тихо сияли из апельсиновой рощи...

Идти к тому времени он не мог, как бы того ни хотел.
Изнанка легенды, как водится, и дерьмовей, и проще.
Расстрельная команда, работавшая его,
Полагала правильным продлить развлеченье.
Его насиловали всю ночь. Все. Не упустив ничего.
Сознанье в некий момент перестаёт отзываться мученьям,
Мир вспыхивает перед глазами – той апельсиновою звездой,
Все звуки сходятся в точку – остры, пронзительны, тонки...
Его приводили в чувство. Отливали водой.
Он был беспомощен – а вокруг стояли подонки.
Один из работавших позже записал в дневнике,
Как было на самом деле, и как им весело было.

От них имён не останется – исчезнут в сером песке.
По безымянной сволочи – презрительная могила.
А вот легенды останутся. И книг желтеющие листы,
Где жар стихов, торжество небесной сини, музыки, света...
И вот эта правда – ударом под дых: дёрнуться, выдохнуть не смочь, застыть –
И оплакивать великого поэта.
Великого, блядь, поэта!!!

===

Говорят, в две тыщи семнадцатом римский суд
Разрешил вернуться Овидию. Так и вижу:
Вот поднялся скелет, вот кости его несут
Ближе, ближе к желанному городу. Ближе. Ближе.

Поднимается паника: кто-то меряет радиационный фон,
Кто-то просто бежит подальше, по всем шоссе уже пробки,
Папарацци снимают видео, суют на палочке микрофон,
Но Овидий не обращает внимания, и идёт дорогой короткой.

Он проходит Румынию, Болгарию краешком зацепив,
Сербию, Черногорию, дальше по дну морскому.
Отступают воды. А вслед скелету - другие, кто тоже уже не спит,
Кто обижен Римом - несправедливо и не по закону.

Вьесте, и ранее небольшой, встречает процессию, опустев.
Но оставшимся вреда не причиняют, стучат негромко
Почерневшими костяшками. Вокруг пока города не те:
Манфредония, Фоджа ли, Беневенто… Ну, здравствуй, Roma.

Мегаполис заполнен - или, вернее сказать, пленён.
Подаются жалобы - прямо в воздух (дышать немыслимо боле):
Каждый, причастный к Justitia, - вплоть до студентов юрфака - растворяется в нём,
Пережитая в прошлом боль переплавляется в высшую волю,

Справедливость восстанавливается по молекуле, изнутри,
Зданья рушатся, гибнут потомки неправедных, льётся лава…
Ибо право будет торжествовать, даже если погибнет Рим.
В этом суть и Рима, и права.

===

Письмо Теодору

"...to write a poem after Auschwitz is barbaric, and that corrodes also the knowledge which expresses why it has become impossible to write poetry today..."

Когда ваш век начал трещать и ломаться,
Искажаясь, как безумное зеркало в кошмарном сне,
Не родились ещё мы,
И отцы, и матери наши
На свет ещё не появились.

Когда ваш свет рухнул,
Когда куски его переломанных балок пробили тела,
Когда крыша его раздавила все надежды,
Наши деды и бабки - юные и голодные -
Смотрели друг на друга с любовью.

Когда происходило
Всё то, что происходило,
Мир-после,
Мир-который-вы-не-могли-признать
Создавал нас.

Здравствуйте, профессор,
Как бы ни звучало это приветствие
Уже полвека мёртвому человеку.
Позвольте представиться:
Мы и есть poetry after Auschwitz.

Варвары ли мы? Что ж, это вполне возможно.
Мы впитали в себя сухую радиоактивную пыль,
Запах крови от шевелящихся расстрельных полей,
Радиоволны над тысячами холмов
И ложь, отражённую в бесконечных экранах.

Но вы ошиблись, Теодор:
Мы - не коррозия знания,
Мы - и есть это сохранённое знание,
Концентрированная сгущённая память,
Облечённая в шелестящие слова, слова, слова.

Вам ли, проросшему сквозь поля, где вместо чернозёма иприт,
Не узнавать запах метилизоцианата?
Вам ли, видевшему осколки хрустальных ночей,
Не догадываться, как кричат падающие из окон и самолётов?
Мы протягиваем вам руку и ведём через отрицание в гнев.

Мы идём по зелёной траве неонового оттенка.
В сияющем небе - облака, созданные ПВО-богами.
По каплям крови, что сочатся из новостей в смартфонах,
Нас смогут найти любые Гензель и Гретель,
Но не захотят, конечно.

В мире, где ракеты летят не к Юпитеру, а в детсады и квартиры,
Где каждое утро темней предыдущего (уж не говоря про вечер),
Мы всё-таки помним даже вас и ваши слова.
Мы - ваши отчаяние и утешение, профессор Адорно.
Не отводите взгляда.