Что я читала сегодня на Кошарне у Eli Bar-Yahalom :

Передатчик ("Мне порою кажется: нахожусь на планете...")
Голос сорван настолько, что тебя уже не позвать...
Книжная лавка на рыбном рынке...
Эовин, конечно же, вышла замуж за Фарамира...
Грядущая война (The Next War) - перевод, автор стихотворения - Роберт Грейвс (переводчики: А. Берегова, Stanislav Falkovich, Танда Луговская)
Письмо Теодору
Только книги (Ale książki) - перевод, автор стихотворения - Чеслав Милош

Передатчик

Мне порою кажется:
Нахожусь на планете,
Что была случайно когда-то увидена -
В сети ли, во сне ли, в галлюцинации ли искусственного интеллекта.

Там система из трёх солнц:
Крупное - золотистое, помельче - розоватое
И самое дальнее - голубое
(Его еле видно, но оно всё равно - солнце).

Оттуда видна большая планета с облаками -
Это Земля, или что-то похожее,
Или можно понадеяться.

И ещё одна - сухая и коричневая,
Назовём её Марсом,
Он всегда рядом,
Землянам зачем-то очень нужна война.

Там, где я, есть океан, но его не видно -
Он далеко; однако слышно его дыханье:
Он приподнимает воду в местных заливах, затоках, фиордах,
Но деликатно - тут не бывает цунами.
Уровень воды можно увидеть по водорослям,
Подсыхающим в отлив:
Несколько метров в высоту (можно было бы и измерить,
Но зачем? Можно просто учитывать, когда безопасно
Знакомиться с обитателями литорали).

Там, где я, удобно работать: ничего не мешает.
Океан убаюкивающе покачивает планету,
Ветер чуть поднимает рябь на поверхности,
Иногда с лёгким шорохом соскальзывает камушек со старой скалы,
Иногда ненавязчивым плеском отмечает своё присутствие рыба,
А ещё невероятно красивы закаты:
Сине-зелёная вода, жёлто-серые скалы, буроватая полоса прилива -
Становятся сиреневыми, или пурпурными, или нежно-жемчужными.

Это хорошее место, чтобы слушать голоса мёртвых
С другой планеты, которую я вижу довольно явно,
Где бушует, горит, истекает, падает и взрывается,
Где перерезают глотки, втыкают ножи, бросают гранаты,
Где и кровь, и ненависть, и поэзия, и страсть, и огонь,
И сплавление воедино, и разъятие на атомы,
И острейше отточенный разум, и всепоглощающее безумие.

Ты один из тех, на кого направлен удар на твоей планете.
Как мне страшно и муторно, когда сквозь облака я наблюдаю вспышки.
Я работаю ретранслятором, передатчиком, записывающим устройством -
Вдалеке, никого не спасти, разве только зафиксировать и запомнить.
Плещет рыба. Поднимается уровень океана.
Мелкие крабы, креветки, улитки видны в лучах золотых и розовых.
В перспективе у них - эволюция, у меня - разряженные солнечные батареи.
Я не знаю, нужна ли я, но запишу ещё сколько-то строчек.
Голоса мёртвых слышны прекрасно.
Пусть твой голос подольше звучит на иных частотах.

	* * *

Голос сорван настолько, что тебя уже не позвать,
Только рот бессмысленно разевать, как рыба на рынке под вечер:
Вроде и жива, но сквозь жабры продёрнута бечева,
И глаза высушивает закат, чешую обжигает ветер.
С первого рывка, ещё того не зная, обречена.
В забытьи мне снишься ты, как рыбе снится волна.

	* * *

Книжная лавка на рыбном рынке,
Книги там пахнут как побережье,
Узкие кошки глядят на рыбу,
Рыбу прилива со вкусным сердцем,
Томные мухи еле танцуют,
Отяжелев от лучей полдневных.

Книгам не страшно - узкие кошки
Их не читают, не критикуют.
Книгам не страшно - домохозяйки
Их не положат на дно корзины
Под помидоры, мясо и брынзу.
Кошкам не страшно - им хватит рыбы,
То ли голов под прилавком душным,
То ли обвитых на побережье
Лентой морскою как триумфальной, -
Зелень торжественна с чешуёю.
Рыбам не страшно - они в посмертьи,
Здесь так, как есть, и не всё вместимо
В гаснущее без воды сознанье.
Рыбам не страшно - больно и ярко.
Мухам не страшно - их не поймают.

Полдень весенний над Атлантидой.

        * * *

Эовин, конечно же, вышла замуж за Фарамира:
Это было самым разумным решением, из того расклада - не придумаешь лучше.

Эовин, конечно же, родила кого-то там вскоре -
Много-много лет потомки рассказывать будут о своей легендарной прабабке.

Но когда она с крепостной стены смотрела на звёзды,
И когда колыбель качала с будущим принцем Итилиэна, чтоб заснул поскорее,

И когда на коне скакала по Гондора необъятным просторам,
Под распахнувшейся синевой, сухие стебли травы вбивая в жёсткую землю, -

Кого она видела? Напрашивающийся ответ: "Арагорна" -
Следопыта отважного, бездарного полководца, прошедшего рядом и такого чужого;

Потянувшись за ним, пробуждённая, Эовин и стала собою.
Но чаще перед глазами вставало иное - куда привела мучительная дорога:

Если так стремиться, с жаром таким и в таком безнадёжном мраке,
Где отчаянье и отчаянность сплавляются воедино - то ты обретаешь крылья,

Прорываешься в иные сферы, в иные битвы,
Где с тебя уже спрос по иному счёту - как ни с кого из смертных,

Страсть твоя перетекает в клинок, в ненависть, что других спасает,
И ты убиваешь чудовище, и, убитая злейшею тьмой, падаешь бездыханной,

Чернота, чернота, ничего вокруг, ничего иного,
Так должно было случиться, туда и только туда ведёт настолько огненная дорога.

Что потом спасли - повезло. Ну да, иногда бывает.
Иногда в кустах шиповника находятся прекрасно настроенные рояли...

...Много позже стоял Фарамир, мудрый и чуткий, перед её могилой:
"Девочка, Эовин, выжженное поле любви, ранящий сердце моё осколок счастья,
Прощай".

Грядущая война (The Next War)

(Переводчики: А. Берегова, Станислав Фалькович, Танда Луговская)

Вы, мальчишки, кто сегодня, жарким летним днём
Прыгает, дерётся в сене, собранном Отцом,

Кто играет в Королевских доблестных стрелков
И мечом из старой швабры бьёт врагов легко,

Кто со стрелами и луком, счастлив до поры, -
Вас хоть раз предупреждали, что в конце игры?

Только срежете упругий ясеневый прут
И ножом вы аккуратно снимете кору,

Только перья синей сойки вставите в стрелу
И согнёте, поднапрягшись, свой валлийский лук,

И карниз для занавесок станет вам копьём,
Чтобы им колоть друг друга в парке над ручьём, -

Ровно с этого момента всё предрешено.
Коль возрос на этой почве - нет судьбы иной:

Вы пройдёте - безупречны, преданны, честны -
Верные сыны Короны и своей Страны.

Голодать, потеть и дохнуть будет вам легко
Под чужим свирепым небом, где-то далеко,

Чтобы вволю наслаждались радостной игрой
Лишь британские мальчишки летнею порой,

Чтобы сена стог душистый, что собрал отец,
Уберечь от юных немцев - не пройдёт стервец,

Чтоб славянам малолетним не сошла бы с рук
Мысль сделать из английской древесины лук.

Надвигается, как туча, новая война:
И славнее этой будет, и грязней она;

Все разбиты на команды, каждый в ней - игрок:
К финишу придёт, кто будет более жесток.

Надо, чтоб спастись от вони, крепче нос зажать,
Надо, чтоб спастись от мыслей, побыстрей бежать.

Имена меняют войны, не меняя суть,
И грядущие - всё так же кровь и смрад несут.

Приведут к победам трюки: подлы и грязны,
Станут новым оправданьем Матери-Войны.

Снова вылезут на сцену кайзеры, цари:
Каждый пафосом и злобой, алчностью горит,

А министры будут биться, грозны, как всегда,
До последней капли крови (не своей, ну да!);

И пойдёт на миллионы людям страшный счёт:
Кто, в агонии забившись, кровью истечёт.

…И мечом из старой швабры дети будут бить,
И кричать, смеясь беспечно: “Ты убит, убит!”,

Стрелы выпускать, не целясь, в небо, далеко,
Заигравшись в Королевских доблестных стрелков.

Письмо Теодору

"...to write a poem after Auschwitz is barbaric, and that corrodes also the knowledge which expresses why it has become impossible to write poetry today..."

Когда ваш век начал трещать и ломаться,
Искажаясь, как безумное зеркало в кошмарном сне,
Не родились ещё мы,
И отцы, и матери наши
На свет ещё не появились.

Когда ваш свет рухнул,
Когда куски его переломанных балок пробили тела,
Когда крыша его раздавила все надежды,
Наши деды и бабки - юные и голодные -
Смотрели друг на друга с любовью.

Когда происходило
Всё то, что происходило,
Мир-после,
Мир-который-вы-не-могли-признать
Создавал нас.

Здравствуйте, профессор,
Как бы ни звучало это приветствие
Уже полвека мёртвому человеку.
Позвольте представиться:
Мы и есть poetry after Auschwitz.

Варвары ли мы? Что ж, это вполне возможно.
Мы впитали в себя сухую радиоактивную пыль,
Запах крови от шевелящихся расстрельных полей,
Радиоволны над тысячами холмов
И ложь, отражённую в бесконечных экранах.

Но вы ошиблись, Теодор:
Мы - не коррозия знания,
Мы - и есть это сохранённое знание,
Концентрированная сгущённая память,
Облечённая в шелестящие слова, слова, слова.

Вам ли, проросшему сквозь поля, где вместо чернозёма иприт,
Не узнавать запах метилизоцианата?
Вам ли, видевшему осколки хрустальных ночей,
Не догадываться, как кричат падающие из окон и самолётов?
Мы протягиваем вам руку и ведём через отрицание в гнев.

Мы идём по зелёной траве неонового оттенка.
В сияющем небе - облака, созданные ПВО-богами.
По каплям крови, что сочатся из новостей в смартфонах,
Нас смогут найти любые Гензель и Гретель,
Но не захотят, конечно.

В мире, где ракеты летят не к Юпитеру, а в детсады и квартиры,
Где каждое утро темней предыдущего (уж не говоря про вечер),
Мы всё-таки помним даже вас и ваши слова.
Мы - ваши отчаяние и утешение, профессор Адорно.
Не отводите взгляда.

Только книги (Ale książki)

Только книги будут на полках, подлинные создания.
Они появились однажды, свежие, ещё влажные,
Как сияющие каштаны под деревом осенью:
Их касались и гладили - и они существуют,
Хоть и горизонт пылает, и от взрывов разлетаются замки,
И переселяются племена, и не стоят на месте планеты.
“Мы здесь”, - говорили, даже когда из них вырывали страницы
И исчезали буквы в бушующем пламени.
Насколько их жизнь дольше нашей! Тепло мимолётное
Вместе с памятью остывает, гибнет и рассыпается.
Представляю землю, на которой меня не будет, -
И ничего, никакой потери, и всё такое же чудо:
Платья девушек, мокрый жасмин, и в долине - песня.
Только книги будут на полках, благородные,
Что рождены людьми, но и высотой, и ясностью.