Что я сегодня читала на стихочтениях. Даже ссылка на видео есть, вот внезапно 🙂
1) Кассандра, XXI век
2) Чтоб описать происходящее, надобно быть Брюлловым...
3) Пятнадцать минут не кормили кота...
4) Прозерпина
5) В саду печали
6) Из цикла “Рассказы археологов”: Труба
7) Если обнять себя крепко...
8 ) В этом мире, неладно скроенном...
9) Ты переплавил меня: лава переплавляет камни...
10) в день чейна-стокса я особо...
11) Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Плезиозавр
12) Из цикла “Рассказы археологов”: Призрачные всадники
13) Из цикла “Рассказы археологов”: Сова
14) Какое это счастье: разбирать...
15) Может, они поумнеют — если успеют...
16) Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Радиодонт Эгирокассис
17) Обожжённого дерева листья...
18) день родной говорят мне речи...
19) Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Спинозавр
20) Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Морская лилия
21) Баллада о хурме
22) Великий Белый Заяц — воплощенье зимы
23) Была бы любовь услышанной — кантатой или сонатой...
24) Тем, кто вышел сражаться со злом (перевод с белорусского, авторка — Ганна Севярынец)
25) То, о чём мы говорили, — были чума и война
26) Разделение труда (перевод с польского, автор — М. Шпильман)
27) Нельзя идти смиренно в эту тьму! (перевод с английского, автор — Дилан Томас)
28) История — всегда навигация по океанам крови...
29) Над долиной — ароматы… (перевод с иврита, автор — Йорам Тахарлев)
30) Слово "любовь" по-арабски...
31) Кто во мне рыдает… (перевод с иврита, автор — Йегуда Гур-Арье)
32) вот стихи когда головой о серую стену...
33) Из цикла “Рассказы археонтологов”: Колодезный человек
34) За диваном (перевод с болгарского, авторка — Мария Донева)
35) Мы время виним, хрипло каркая, как вороньё… (перевод с арабского, автор — аш-Шафии)
36) Мы никого не любили, кроме себя (перевод с белорусского, автор — Сяргей Прылуцкі)
37) О паре (перевод с белорусского, автор — Андрэй Хаданович)
38) Когда я смеюсь, то они говорят… (перевод с арабского, автор — Мухаммад аш-Шафии)
39) мир трещит словно здание которое обречено...
40) Огненное сердце
41) Всё равно он весь о любви
42) старые здания смотрят хмурой совою...
Кассандра, XXI век
Эта Кассандра прекрасно знает, что такое ГУЛАГ,
Пьёт плохой растворимый кофе и молча курит в окно,
Она читает новости, и в голосе её мгла,
И снаружи закат, и скоро будет совсем темно.
Она проматывает будущее, как документальный фильм,
Останавливает видео, фиксирует время: “Тут”,
Усмехается: “Для нас культура — это, в сущности, эпифит:
Мы раздвинуть пытаемся камни. Орхидеи на нас цветут”.
Говорит Кассандра: “Ни к чему не привязывайся, ни к чему,
То, что можешь в карман засунуть, — твоё, остальное сгорит,
Уходи от цунами: там сначала удар, потом от трупов вязкая муть”.
Небо — ещё полоской голубого топаза, но над ним уже азурит.
Кассандра ёжится, надевает кофту, а днём ведь была жара,
Наливает кофе — очередную кружку, ковыряет засохший торт,
Говорит: “Спать иди, авось проспишь до утра,
Ну а я не знаю, рассветёт сегодня или не рассветёт”.
------
* * *
Чтоб описать происходящее, надобно быть Брюлловым.
Пока не хватает слов. Тяжело даже с первым словом.
Потом будет много грязи. Метров примерно девять.
Хлеба превратятся в уголь. Тут ничего не поделать.
Станут тела пустотами — лошадиные, человечьи.
Часть мозаик останется, впереди у них вечность.
Кое-где сохранится краска — винноцветных тонов и алых.
А поверх — расти виноградникам и плескаться счастью в бокалах.
-----
* * *
Пятнадцать минут не кормили кота —
И голоден кот от ушей до хвоста,
И всем сообщает несчастнейший кот:
Ещё пять минут — с недокорма помрёт!
-----
Прозерпина
Прозерпина сегодня начинает свой путь наверх.
Вот она остатки ночного крема стирает с век.
Вот она встаёт с постели, неловко и тяжело.
Вот на календарь отрывной глядит — какое число?
Ей не выпить сегодня кофе и не съесть круассан:
Наверху ведь жизнь уже дрожит на ржавых весах,
А на чаше другой там вечный холод, голод, война,
И чума, и ненависть… Прозерпина идёт одна.
Ей по каменной лестнице — ступеней старых не счесть.
И колени болят — но под землю не вызывают врачей.
Хватит ли семян — засеять, что фосфорные звёзды сожгли?
Хватит ли воды для вывороченной от обстрелов земли?
Вдруг она поднимется — а небо всё же не рассветёт?
Вдруг сухая роза в волосах её снова не расцветёт?
И накидкой зелёной, рваным кружевом шелестит,
И так долго идти ей, и так ей надо дойти…
-----
В саду печали
В саду печали растёт незабвень-трава,
В саду печали любая любовь жива,
Память её заплетается в небыль,
Корни её устремляются в небо —
Горьким узором выткана синева.
В саду печали живётся почти легко,
В саду печали межзвёздное молоко:
Тронешь губами — исчезнет, растает,
Выльешь на землю — смотри, зацветает
Розой, жасмином, крыльями мотыльков.
В саду печали гуляешь всегда один,
В саду печали не скажешь тоске: “Уйди!”
Слёзы сухие рассыплются солью —
Тянешься так к поцелуям спросонья,
Если открыл глаза — молчи, нелюдим.
В саду печали не зарастают следы,
В саду печали, и нежности, и беды, —
Здесь ты поёшь колыбельную боли,
Здесь отпускаешь ты сердце на волю.
Тихо, темно, не видно, что впереди.
-----
Из цикла “Рассказы археологов”: Труба
Если подуешь в трубу из гробницы Тутанхамона, говорят, начнётся война.
Три тысячи триста лет трубе из полированного серебра.
Что значит “начнётся”? За всю эту прорву времени когда кончалась она?
Порой лишь приостанавливалась. Сияющий Амон-Ра
Стоит, окружённый цветами, смотрит из глубины веков.
Что он будет делать: освещать нам путь и дарить тепло?
Выжигать посевы и убивать жарою? Одно в другое перетекает легко.
Нарастает рокот трубы. Ни из чего не следует, что именно нам повезло.
-----
* * *
Если обнять себя крепко — станет не так печально.
Если обнять себя крепко — станет слегка теплее,
Если обнять себя крепко, если взять себя в руки
В этом огромном мире, в этом холодном ветре.
По океану безлюбья — ореховая скорлупка:
Капли ей хватит, капли, чтобы перевернуться,
Чтоб уйти невозвратно в бессолнечные глубины.
Капли дождя ей хватит, брызг от волны ей хватит,
Но пока увернулась — пляшет пока на гребне.
На скорлупке есть парус — лист октябрьский жухлый.
На скорлупке есть вёсла — крылышко златоглазки.
На скорлупке есть знамя, там написана буква —
Жаркий солнечный росчерк, птица крылом коснулась.
Если обнять себя крепко, если взять себя в руки,
Если смотреть на знамя, выше смотреть, на небо,
Луч увидишь последний — он зажигает звёзды
В этом холодном ветре, в этом огромном мире.
В океане безлюбья пляшем пока на гребне.
-----
* * *
В этом мире, неладно скроенном и на белую нитку сшитом,
В ледяном, игольчатом, одиноком, где ещё попробуй согрейся,
Мы рассчитываем хотя бы не вымереть (так прикидывал и трилобит).
Но представь, как будет смешно, если есть в расчётах ошибка:
Например, по Земле со всей космической дури долбанёт Бетельгейзе,
Ну а я тебя не смогу, конечно же, разлюбить.
И погаснут глаза наблюдателей всех: и людей, и жуков, и белок,
И сверхновым лазером сожжено, небо станет сияющею овчинкой,
И планета наша примкнёт к большинству — безмолвному большинству.
Но в глазницах черепа, устремлённых в смертоносную бездну,
Будут поблёскивать запёкшиеся серебряные песчинки.
И не уберечь тебя даже той любовью, которой теперь живу…
-----
* * *
Ты переплавил меня: лава переплавляет камни,
То, чем была я, — слабой, неладной, — кануло.
Так от луча, от взгляда, бриллиантовой линзы,
Вспыхнуло пламя, засияло столбом исполинским.
Переливаюсь расплавом — любые льдины растают.
Взгляд твой дарует крылья. Выше, выше взлетаю.
-----
* * *
в день чейна-стокса я особо
внимательно смотрю на тех
кто говорит что жизнь священна
да-да вапще любая жизнь
-----
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Плезиозавр
Говорят, что были кошерными плезиозавры.
Правоверный еврей мог бы съесть это мясо на завтрак —
Потому что кожа у них, как выяснилось, с чешуёю.
В общем, ежели кто соблюдающий окажется в мезозое —
То учтите. Длиннющая шея — вот их примета,
А всего размером они… скажу вам, двузначно метров.
Чем питались? Ну вот акулами. Порою птиц на лету ловили.
Вы плезиозавра узнаете сразу, достаточно лишь увидеть.
Как поймать их, правда, мы тоже знаем весьма примерно.
Но всё это неважно, потому что мясо бело и кошерно,
Так что можно с ножом и вилкой в триасовые тёплые воды…
До чего ж мы — дети. И всегда на вкус познаём природу.
-----
Из цикла “Рассказы археологов”: Призрачные всадники
Геродот писал: “Так скифы своих царей погребают:
Через год после смерти — тогда уже над телом курган насыпан —
Пятьдесят самых верных слуг на царской могиле душат,
Пятьдесят самых красивых коней убивают там же,
Извлекают из трупов внутренности, наполняют их отрубями,
На ободьях и стойках укрепляют конские трупы,
А на воткнутых до шеи колах — тела человечьи.
Так, поставив вокруг могилы всадников, скифы уходят”.
Долгое время считалось — Отец Истории приукрасил:
То ли чтобы было поинтересней, поживей, так сказать, читалось,
То ль наврали ему информанты (лжёт, мол, как очевидец),
Но в любом случае — ну что это за безвкусный хоррор?
Полагали так, пока раскапывать Чертомлык не стали,
Ибо там полно и костей, и остатков кольев,
И вокруг могилы… ну, короче, очень похоже.
Но не очень-то верить хотелось. Ну мало ли? Ну разок совпало…
А потом копать продолжили, притом намного восточней
Раскопали курган Туннуг-1, самый ранний памятник скифского типа,
И опять знакомый круг, и колья идут позвоночникам параллельно,
И ободья, и стойки остались. Даже уздечки не сгнили.
Правду древний грек написал. Из источников брал надёжных.
Говорили ему, похоже, те, кто и вправду видел:
Вот коней-красавцев и слуг, что верными были,
Убивают, чтоб государю были пышной призрачной свитой,
Чтобы он, глотая вино сухое из золотых сосудов,
Наслаждался властью своею, пускай уже и посмертно,
Чтоб никто вовеки в его царской воле не мог усомниться,
А коней нарожают кобылы, людей и вовсе не жалко.
Геродот писал: “Так скифы своих царей погребают“.
Хорошо, что мы не скифы, что варварские эти обряды
Остаются в истории лишь, и помыслить сейчас такого не можно…
Оседает пыль сухого вина на мобильники и планшеты.
И не видно коней-красавцев на минных полях изрытых.
И знакомый запах, тысячелетья знакомый запах…
-----
Из цикла “Рассказы археологов”: Сова
Кто-то тридцать тысяч лет назад нарисовал сову
Посреди пещеры Шовэ, и сова нам явлена наяву,
И сова топорщит смешные ушки, поджимает крыла,
И сова — мы точно знаем — была, вот теперь — была,
И художник был (была? А может, были они —
Наносили штрихи по очереди, скажем, в дождливые дни,
Когда из пещеры незачем вылезать: сухо там и тепло?).
Так ли, этак — но должное отдадим, ведь нам повезло,
Ведь сквозь глубину веков, глаза прищурив, глядит сова,
И плывёт над известняковой пещерой нежная синева.
-----
* * *
Какое это счастье: разбирать
Про пурпур и багрец, про флейты всхлип
На языках, пока не приручённых.
Есть золотые звёзды в небесах
И миртовых деревьев аромат,
И нет ещё в строке беды и смерти.
Зачем про это пишешь ты сама,
И отражаешь кровь, войну и страх,
И лечишься чужою красотою?
По лезвиям, по иглам и по льду,
Где полон кубок горькою виной…
Но каплет мёд из жарких слов гортанных.
-----
* * *
Может, они поумнеют — если успеют,
Если не рухнут на камни гранатом спелым,
Если алым не выплеснутся на камни
Звуки нынешних восторгов-рукоплесканий...
Нету "если" — и конечно, гранат созреет,
Видно гиблое пламя, видно тёмное время,
Виснет липкая гарь — ею не продышаться,
Кружит чёрный лебедь предпоследнего шанса,
И сползает мир по непраздничному серпантину
Ближе к пропасти, ближе, неотвратимо...
Что же делаешь ты, если всё это знаешь?
Лишь молчу. И думаю. И перевожу Мутанабби:
"Сколько раз уже (если верить вам) меня убивали,
Восставал я — вмиг и саван, и гроб куда-то девались…"
-----
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Радиодонт Эгирокассис
Из постинга в палеонтологическом сообществе:
“The radiodont Aegirocassis was the blue whale of its time, which was 480 million years ago. It was by far the biggest living animal then, measuring at least 2 metres long, making it too massive to be preyed upon as an adult…”
Радиодонт Эгирокассис
Был в чём-то голубым китом.
Он был огромная креветка —
И хрен его сожрёшь притом.
Радиодонт Эгирокассис
По сути, впрочем, был планктон,
Но, к сожалению, он вымер
Потом.
-----
* * *
Обожжённого дерева листья
Срываются чёрными мотыльками.
Коса находит на камень,
На окаменевшее в горе своём
Дерево, что укрывает высохший водоём.
Смерть на зазубрины смотрит и видит лица.
Мотыльки летят выше, выше,
Каждый — психея, девочка и мечта,
У каждого под крыльями — пустота,
Никто из них дороги не разбирает,
Не чувствует, что умирает,
Но такую волшебную музыку слышит,
Что шорох переломанных крыл
Баюкает смерть и дерево. И уже вскоре
Капли дождя приникают к глинистой корке,
Дну былого озера, гербарию снов.
Вода, поначалу мутная, возвращается вновь.
Дерево молчит и помнит, сколько вокруг могил.
-----
* * *
день родной говорят мне речи
ну же здравствуй родная речь
от стыда мне не уберечься
да и нужно ли что беречь
если каплет прозрачным ядом
прожигает дотла до дна
за каким ты нужна мне лядом
по несчастью ты мне родна
не тобой бы шептать ночами
не тебя бы глотать травясь...
...стефан цвейг головой качает
бьёт о берег волнами вязь
-----
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Спинозавр
В группе о динозаврах увидела фото, где на одной из выставок модель спинозавра в натуральную величину подвесили под потолком.
Ты был спинозавром (вот гребень на спинке!).
Теперь ты летаешь — для лучшей картинки.
Все знают теперь — спинозавры летают
(А что до учебников — кто их читает?).
Придёт Голливуд — и узнаем мы скоро,
Что ты — покоритель небесных просторов!
-----
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Морская лилия
На дне, в потоках воды изгибалась морская лилия; легче сказать — лилея…
Наверху была движуха: на материки постепенно раскалывалась Пангея,
Начинался триас — мезозойский первый период, те ещё увеселенья:
Массовое извержение вулканов, океаническое подкисленье,
Локальное вымирание, потом появление динозавров…
Морская лилия не умела предполагать, что там случится завтра,
Она в текучем аквамарине шевелила изящнейшими руками,
Порою другие лилеи к ней поворачивались стебельками,
Рядом плавали конодонты, по дну ползли аммониты…
Менее всего лилея могла предполагать, что станет она знаменитой
Через двести пятьдесят миллионов лет, в Нанкинском университете.
Всё настолько сменилось, что можно сказать: “На другой планете”.
А она была такой изысканной — каждой ресничкой и сочлененьем,
Что у любого, кто мог бы подумать, не возникло бы и тени сомненья:
Да, конечно же, время её изотрёт в труху, не оставив комочка, праха…
Но причуды вероятностей малых — предугадаешь разве?
И становится тончайшее, хрупчайшее, неуловимое — камнем,
Чтобы сопротивляться времени, чтобы в него — не кануть.
-----
Баллада о ху…е* (по мотивам японской народной сказки)
Исполняется на мотив г…на** СССР
Эпиграф:
Я лиру посвятил народу своему,
Чтоб описать, как крабы гибнут за хурму.
Солист, эпически:
Однажды в голодную зимнюю пору
Крабиня искала — пожрать бы чего!
Нашла она суши, а может быть, нори,
Но, в общем, на ужин хватило б его.
А мимо бежала одна обезьяна,
Несла она семечко сладкой хурмы,
Крабине она его впарила спьяну,
Чтоб рис уволочь, — это поняли мы.
Хор, торжественно:
Знайте же, крабы и морепродукты,
Нет обезьянам доверья, отнюдь!
Пусть предлагают хоть мир вам, хоть фрукты —
Всегда собираются вас обмануть!
Солист, драматично:
Вот сунула семечко в глубь рыжей глины,
И вот появился зелёный росток, —
Крабиня глядит: ствол становится длинным,
Плодов дофига уже — штук этак сто!
Но как их достать? Не ухватишь клешнёю,
Не влезешь на дерево, чтобы собрать.
А тут обезьяна: “Я щас всё устрою!”,
И начала, сволочь, хурму пожирать!
Хор, медленно и печально:
Крабиня, конечно же, тут возмутилась:
“А мой урожай?!” — дескать, что за дела?!
Макака незрелой хурмой запустила —
Убила крабиню и всё сожрала!
Солист, зловеще:
Из мёртвого тела той матери крабов
Ползли, и ползли, и ползли, и ползли
Все дети её (сосчитать их хотя бы!),
И вскоре уже не увидеть земли —
Закрыло её шевелящейся лавой.
Клянутся за маму они отомстить:
“Была она доброй, была она слабой.
Мы — тысяча крабов. Врагу не уйтить!”
Хор, с чувством:
Вот и союзников понабежало —
Впрочем, не то чтобы их дохрена:
Круглый каштан и пчела с острым жалом,
Ступка для риса, кусочек говна.
Солист, веско:
Засаду устроили злобной мартышке:
Каштан в зад влетел, укусила пчела,
Когда ж обезьяна бежала вприпрыжку,
То вдруг поскользнулась — такие дела,
И ступкою в маковку ей прилетело…
Казалось бы: вот же, ну всё же сошлось!
Однако убийцу казнить расхотелось:
А вдруг она станет добрее? Авось?
Хор, назидательно:
Если союзники давят на жалость:
“Не добивайте врага, мол, грешно,
Сколько ему, бедолаге, осталось…” —
Знайте: в команде засело говно!
—
*хурме, конечно
** гимна. А вы о чём подумали? Ну, правильно…
-----
Великий Белый Заяц
Великий Белый Заяц — воплощенье зимы —
Собирает в свою ладью людей, тьмы и тьмы.
Они боятся что-то против сказать,
Они в отчаяньи закрывают глаза,
И уши, и рты, и, безусловно, умы.
Великий Заяц в океан выводит ладью.
Люди Севера, на палубе раскачиваясь, поют.
Люди Запада губами слегка шевелят —
Не то чтобы спасенья для,
Но подводя итог невнятному бытию.
Люди Востока читают Книгу-из-книг —
Этот народ и не к такому привык:
Солнце с луною — в один алфавит,
Где будущий год с настоящим слит;
Кто монорифмой строки прошил — тот рая достиг.
А люди Юга в сплетении жарких тел
Друг друга греют, укачивают детей.
А те, кто остался на бесснежной земле,
Губу закусив, смотрят ладье вослед
И медленно растворяются в черноте.
А Белый Заяц, сияющая звезда,
Ведёт ладью. На побережье гаснут ему города,
Далее лежит, серьёзен и темнолик,
Вспоминающий прошлое материк,
И те, кто остался, вздыхают: “Попробуем справиться, да”.
-----
* * *
Была бы любовь услышанной — кантатой или сонатой —
В мире шли бы дожди целебные из чабреца и мяты,
И они заживляли бы раны и растворяли горе,
Изумрудные и золотые радуги увенчивали бы горы,
И выгибались к звёздам, молоком галактическим переливаясь,
В каждой капле — нота, это пляшет вода живая
И опускается в океанские волны со звоном хрустальным…
Чем прекраснее время, тем оно никогда не настанет.
-----
Тем, кто вышел сражаться со злом (перевод с белорусского, авторка — Ганна Севярынец)
Тем, кто вышел сражаться со злом, стоит помнить:
Это будет не путь, а чёртова круговерть.
Ибо вышмыгнет заяц из каждой рыбы пойманной
И понесёт по лесам-болотам Кощееву смерть.
Если добудешь зайца — ввысь тотчас же утка взлетает,
Против крыльев её попробуй что-то найди.
Запалённая кляча, две ноги, две руки усталых —
Вот и вся твоя сила, ты и в небе, и в море, и в поле один.
Можешь ты лишь кричать, от бессилья махать руками,
Утка кружит над морем, покачивая бедой,
Не находит приюта на берегу, и падает камнем,
И яйцо с тяжёлой иглою — уже под водой.
Отдохни. Посиди возле волн. Закури сигарету.
Вот минута твоей победы. Святая. Одна.
Слышишь, как море шепчет и стонет устало? Это
Поднимается рыба с незримого дна.
-----
* * *
То, о чём мы говорили, — были чума и война,
И они парили на крыльях, поднимались с морского дна,
А мы смотрели на жуткий мир, и не отводили глаз,
Знали: под это и скроены мы, ровно под это, как раз.
В калейдоскопном повторе, на ураганном ветру
Дробится остро история, краями режет вокруг.
Но то, о чём мы молчали, всё же светится изнутри —
И музыкой, и печалью, и вспыхнет, и озарит.
-----
Разделение труда (перевод с польского, автор М. Шпильман)
Когда Гитлер припёрся в Австрию
(Вы забыли это едва ли),
Власти Англии протестовали,
Власти Франции — не признавали.
Когда позже он взял Судеты
И в Германию упаковал их,
Власти Франции протестовали,
Власти Англии — не признавали.
И когда потянулся к Чехии
(Брать привык он рукою властной)
Всё во Франции были протесты,
Были в Англии — не согласны.
Вот Словакия? Что ж, неплохо.
Он присмотрится к ней поближе,
Хоть признания в Англии нету,
А во Франции — ну, см. выше.
О, великие дипломаты!
Крепче принципов этих держитесь:
Он тогда побеждать продолжит,
Под бумажкой — вы подпишитесь.
-----
Нельзя идти смиренно в эту тьму! (перевод с английского, автор — Дилан Томас)
Нельзя идти смиренно в эту тьму —
Пылай же, старость, на закате дня!
Да будет гнев, наперекор всему!
Конечно, люди мудрые поймут:
Ничьи слова наш мир не сохранят…
Нельзя идти смиренно в эту тьму!
Волна над головой, сомкнулась муть —
Но можно танцевать в морских огнях.
Да будет гнев, наперекор всему!
Гимн посвятивши солнцу самому
И перед волею небес клонясь —
Нельзя идти смиренно в эту тьму!
Ослепши, у могил, сквозь мглу, чуму —
Но всё равно дерзая и дразня!
Да будет гнев, наперекор всему!
И я к отцу взываю своему:
Ты из печали той услышь меня!
Нельзя идти смиренно в эту тьму!
Да будет гнев, наперекор всему!
-----
* * *
История — всегда навигация по океанам крови:
У корабля нет гавани, у моряков нет родного крова,
Но кто сумеет — пройдёт меж рифами, от шквала укроет
Покачивающийся и ненадёжный мир,
Поморщившись, содранные ладони промоет ромом,
И перед ним горизонт распахивается, огромный,
И перед ним накатываются волны, медлительны и багровы…
…А кто под ними — были, были, были людьми.
-----
Над долиной — ароматы… (перевод с иврита, автор — Йорам Тахарлев)
Над долиной — ароматы
Можжевельника и мирта,
Над миндальным цветом — тишина.
Это время перед летом
И сердца открыты миру,
И благословен, кто входит к нам.
В это время мы услышим
Приближенье осторожных
Неуверенных шагов.
Будь внимателен и чуток,
Не захлопывай ворота
И не запирай засов.
Если пришёл голодный — пусть отломит хлеба,
Если усталый — вот вода в этот жаркий день,
Если дома нету больше —
Пусть свою утишит боль он,
Пусть войдёт — и сможет он остаться с нами здесь.
Если пришёл голодный — пусть отломит хлеба,
Если усталый — вот вода в этот жаркий день,
Если дома нету больше —
Пусть свою утишит боль он,
Пусть войдёт — и мир пусть будет здесь.
Вот он — дом, построен нами,
Вот сосна, что с домом рядом,
Вот колодец, вот тропа сюда.
Кто приходит — станет братом,
Кто приходит — будем рады,
И открыты двери здесь всегда.
Если пришёл голодный — пусть отломит хлеба,
Если усталый — вот вода в этот жаркий день,
Если дома нету больше —
Пусть свою утишит боль он,
Пусть войдёт — и сможет он остаться с нами здесь.
Если пришёл голодный — пусть отломит хлеба,
Если усталый — вот вода в этот жаркий день,
Если дома нету больше —
Пусть свою утишит боль он,
Пусть войдёт — и мир пусть будет здесь.
Вот он — дом, построен нами,
Вот сосна, что с домом рядом.
Пусть войдёт — и мир пусть будет здесь.
-----
حُبّ
Слово “любовь” по-арабски звучит как “ḥubb” —
Две согласные буквы и огласовки две.
Мне говорят: рука это над рукой,
Тянутся нежно, соприкоснутся сейчас…
Вижу совсем другое: лодку, чайку над ней,
И нависает над лодкой гребень волны,
Ветер свистит, и белой пены снега,
Рухнет с размаху бирюзовая мощь…
Выживет лодочник? Сгинет в солёной мгле?
-----
Кто во мне рыдает… (перевод с иврита, автор — Йегуда Гур-Арье)
Кто во мне рыдает?
Кто во мне поёт?
Кто по бездорожью
Наугад бредёт?
Кто во мне ликует
И смеётся кто?
Кто во мне от боли
Сдерживает стон?
Кто во мне — ребёнок?
Кто во мне — старик?
Кто с восторгом смотрит,
Как восход горит?
Кто во мне вздыхает
На закате дня?..
Что в себе я знаю?
Что мне — не понять?
-----
* * *
вот стихи когда головой о серую стену
ощущая что можно жить на что опереться
вот стена она из шершавого камня не из тумана
холодна она тверда и неколебима
выдыхай тепло вдыхая туманный морок
закуси губу до конца не сжимая челюсть
отпусти губу ощути пульсацию крови
потому что стихи это кровь говорит стихами
потому что холод и твёрдость когда остынешь
потому что горишь горишь и не остываешь
потому что стихи туман и асфальт и стены
потому что море стихи и удары в берег
потому что стихи это пламя между висками
потому что стихи даже если тебя не слышат
-----
Из цикла “Рассказы археологов”: Колодезный человек
…И призвал к себе Сверрир-конунг Карла Йонссона, что аббатом
Был в монастыре исландском Тингейраклаустур,
Расположенном на берегу песчаном, чьё имя Тингейрасандур,
И велел писать о себе, Сверрир-конунге, королевскую сагу:
Как боролся он, Сверрир, с Магнусом Эрлингссоном,
И сторонники Сверрира, биркебейнеры, с баглерами-врагами,
Что ходили тогда под епископскою рукою;
И напали внезапно баглеры на Сверресборгский замок,
И сожгли, что могли; а в колодец, что находился в замке,
Мертвеца швырнули — чтоб воду собой и впредь отравлял он…
Это было в тыща сто девяносто седьмом. В середине прошлого века
Археологи, копавшие Сверресборг, на тот колодец наткнулись.
И действительно: под слоем камней, что были накиданы сверху, —
Человечий скелет, всё в точности так, как и описано в саге:
Никаких там метафор, переработок легенд, символических оборотов, —
Исключительно хроника, факты, свидетельства очевидцев.
Всем пример — такой подход к описанию дел военных!
Но, однако, в тексте крылась всё ж закавыка:
Мол, проникли в крепость сквозь потайные двери,
Захватили всё без боя, и даже защитников — пощадили…
…А потом победители “нашли там (в крепости) одного убитого,
Сбросили его в колодец и завалили камнями до самого верха”.
Погодите, какого убитого, если не было сопротивленья?
Ну, понятно: в тридцать восьмом прошлого века отсутствовала генэкспертиза,
А потом вообще не до того — грянула вторая война мировая.
Но скелет, меж тем, по сегодняшний день сохранился.
А сейчас — лафа: хочешь — геномным, хочешь — радиоуглеродным!
И, естественно, — как минимум, отчасти, — до разгадки мы докопались.
Дело вот в чём: баглеры и биркебейнеры были из разных селений.
Из кого убитый? Из южных норвежцев, это установили точно,
Соответственно, баглер. Ну хорошо, допустим, а какая причина смерти?
Может, болен был? Отравленье колодца это бы объяснило…
На дворе — две тыщи двадцать четвёртый год, прогоняем скрининг:
Да здоров, как бык, ни инфекции никакой, ни яда.
Но зато на черепе видно: тупая травма затылка,
И ещё два прореза, почти симметричных, наблюдаемых сзади,
Да, прореза, и да, по черепу — ну посмотрите сами!
И, напомню, биркебейнеров-то отпустили живыми,
К ним, похоже, особых претензий не было — валите-ка вы подальше,
Не такие, ох, не такие войны, как в наше время…
Так что очень похоже, что под благовидным предлогом
Просто счёты свели — ну, а взятие крепости многое спишет,
Вот оно и списало.
…А веков через восемь, конечно, правда всплывает,
Но уже никому не нужная, — так, поговорить на досуге.
А потомки убитого (генэкспертиза!) до сих пор проживают в Вест-Агдере,
Что находится, очевидно же, на юге Норвегии.
Рассказали ли им о результатах исследования?
Интересно ли им оно? Хотя, наверное, любопытно.
-----
За диваном (перевод с болгарского, авторка — Мария Донева)
Ну-ка, уши закрой. Подожди-ка, сам я тебе закрою.
Да, конечно, ты прав: неприятно у нас бывает порою.
Ты же любишь их, даже когда они до крови дерутся.
Не смотри на них. Прижми к лицу крепко-крепко руки.
И почти не страшно в тесной этой щели за старым диваном.
Если вдруг найдут — притворись, что спал, ну ведь так бывает.
А они остановятся. Вот ещё немного. Вот уже и не слышно.
Ну, не плачь, не плачь, мой маленький плюшевый мишка…
-----
Мы время виним, хрипло каркая, как вороньё… (перевод с арабского, автор — Мухаммад аш-Шафии)
Мы время виним, хрипло каркая, как вороньё
(Его ли вина в том, что с нас чернота не смывалась?).
Насмешке подвергли мы время немое своё
(Когда б говорило — язвило бы нас, издевалось).
Не ест соплеменников хищное злое зверьё.
Терзаем друг друга мы — в том никогда не скрывались!
-----
Мы никого не любили, кроме себя (перевод с белорусского, автор — Сяргей Прылуцкі)
мои дальние родственницы
вера, надежда и вот та третья
живут на вокзалах
зимуют в теплотрассах
нищенствуют где ни попадя
раз в год приглашаем их
за общий семейный стол
похвастаться успехами
проверить живы ли ещё
не умерли ли в своих странствиях
щедрый дед адам всем наливает доверху
бабка ева веганка и трезвенница
ставит вазу с фруктами
а вера надежда и вот та третья
делятся историями
полными оптимизма
реально конечно успех это не про нас:
оба дядьки таксуют
бьют жён и детей
крёстная с крёстным снимают хаты
набрав кредитов
брат отсидел дважды
сестра круглый год на заработках
родители всё это терпят
откладывая лучшее на потом
но никчёмами в семье называют
веру надежду и вот ту третью
она всегда опаздывает
забегает в дом
чем-то светясь изнутри
когда садится за стол
все внезапно смолкают
слышно лишь как трепещет
пустота в лампах сердец
-----
О паре (перевод с белорусского, автор — Андрей Хаданович)
Памяти Мэри Шелли и Норы Галь
“Когда слушал сказки в детстве,
не мог понять, в чём
смысл мёртвой воды.
Чтоб оживить героиню или героя,
кажется, хватило б
одной живой.
Теперь вот перевожу
литературу со словарём.
Беру стопроцентно мёртвые слова,
ещё и ещё,
пока не склеится тело,
которому приказываю жить,
а оно ничего,
живёт.
И некоторые верят,
ходят, разглядывают экспонаты,
цокают языками.
А потом заменишь одну детальку,
и как ударит по пальцам:
искры, и щиплет в глазах,
и дымовая завеса
от пара мёртвой воды.
А тело сбежало из музея
литературных фигур.
Где оно сейчас,
лучше даже не думать”.
По крайней мере, так мне рассказал
опытный переводчик
сказок народов мира.
-----
Когда я смеюсь, то они говорят… (перевод с арабского, автор — Мухаммад аш-Шафии)
Когда я смеюсь, то они говорят: “А тот, кто воспитан, бывает скромней!”
Когда же я плачу, они говорят: “Не порть настроенье, гляди веселей!”
Когда улыбаюсь, они говорят: “Да ты, лицемеря, наделаешь бед!”
Когда я мрачнею, они говорят: “Теперь-то мы видим, что скрыто в тебе!”
Когда я молчу, то они говорят: “Да мысли там умной и нет ни одной!”
Когда что скажу, то они говорят: “Одна болтовня, быстро рот свой закрой!”
Когда я терплю, то они говорят: “Да только лишь трус может так уступить!
Ну что за слюнтяйство, ну что за позор? Ни сил, ни способностей, чтоб отомстить!”
Проявишь отвагу — они говорят: “Одно безрассудство, противно смотреть!
У дерзости этой — причина одна: ты явно собой не умеешь владеть!”
Отвечу им “нет” — и они говорят: “Да просто невежливо так отказать!”
Отвечу им “да” — и они говорят: “Ну что за наивность — другим доверять?”
Что скажешь — неважно, а можешь смолчать: тебя ожидает всё та же судьба.
И знаю я: кем в этом мире ни будь, другим угождая — унизишь себя.
-----
* * *
мир трещит словно здание которое обречено
на снос оно под ударами осталось совсем одно
и всё уже подписали и болванка из чугуна
или какой-то там стали иль вообще волна
и в самую сердцевину в мякоть спасения нет
и штукатурка невинно струится из вен на свет
и опадают стёкла как слёзы они в пыли
кусок батареи тёплой что душу свою излил
и переломы разрывы железобетонный скелет
мы слышим пока мы живы как бьётся сердце во мгле
-----
Огненное сердце
А прозвали меня Роковой горой, или Огненной, или Проклятой.
Я гора, я горю, я не знаю дат, это всё началось когда-то.
И струится пламя, плещет, слепит, я ничьей не подвластна воле,
Раскалённая, переплавляю себя, это сердце моё огневое,
И сияют потоки крови моей, выжигают багрово скалы,
Полыхают молнии в небесах — это боль моя в каждой сверкала,
И отчаянья дымные облака, и вершина — в пепле, седая,
Проливаюсь я любовью такой, что вокруг ничего не знаю,
Я горю этой горечью, страстью, огнём, устремляясь всё ввысь, навстречу…
…Говоришь, война, и рушится мир?
Не уверена, что замечу.
-----
Всё равно он весь о любви
После холодной зимы
Плющ слегка потускнел.
Всё равно он весь о любви:
Форму сердца приняв,
Иным уже и не будешь.
-----
* * *
старые здания смотрят хмурой совою
сводят корявые руки над головою
может тебя укроют или похоронят
кровом поделятся череп расколют кровлей
старые здания с буквами на фронтоне
старые трубы где ветер скрипуче стонет
камни булыжники дыры в кирпичной кладке
те кто тут выжил назвали прошлое славным
старые здания небо за витражами
это твой мир с распахнутыми этажами
это твой мир и свет из твоих кофеен
это река где ты по счёту знаешь офелий
