То, что я сегодня читала на Кошарне у Eli Bar-Yahalom:

- О полезном
- А это секретик, сюда не лазь...
- когда пробьётся одуванчик
- Из цикла "Рассказы археологов": Зося

Дальше пошло старьё-моё. Стопятьсот лет я в те архивы не заглядывала! Девянооооостые...

- Монолог супруги менестреля
- Здравствуй, мой Вавилон!
- Сафо
- Памяти Мэн Хаожаня
- Посвящение Эдгару Аллану По

---
О полезном

Когда-то мне было четыре.
Я возвращалась с прогулки,
И были карманы набиты
Полезнейшими вещами:
Стёклышками, ракушками,
Камушками, железками.
Взрослые мне говорили:
"Выкинь ты эту гадость".

Когда-то мне было десять.
Я возвращалась с прогулки,
И были карманы набиты
Полезнейшими вещами:
Стёклышками, ракушками,
Камушками, железками.
Взрослые удивлялись:
"Когда ты уже повзрослеешь?"

Мне нынче уже полтинник.
Я возвращаюсь с прогулки,
Карманы мои набиты
Полезнейшими вещами:
Стёклышками, ракушками,
Камушками, железками.
Взрослые мне кивают:
"Как я тебя понимаю!"

---
* * *
...А это секретик, сюда не лазь,
Что надо - и сама покажу:
Вот это зелёный кусок стекла,
Вот это камень кошачий глаз,
Вот это вишнёвого цвета зола,
А вот это - сонная жуть.

Зелёный флакон от духов разбит,
Я им укрыла, будет моё:
Крючок от двери, что внизу скрипит
(Не лезь, ну правда же, без обид!),
Колечко серебряное из цепи
И жуть, что меня убьёт.

Страшней новолунье, опасней тьма,
Сегодня как раз оно.
Держи осторожно кольцо, не сломай:
Ведь если кто-то сходит с ума,
Тому и в начале мая Самайн,
Воды нетканое полотно.

А там, под водой, русалочья тишь
И водоросли, человека длинней:
Они совьются - а ну расплети,
А выпь пробубнит - мол, ты не взлетишь,
И спутает жуть ночная пути -
И вот уже не забыть о ней.

Ну да, ты ещё кричал: "Ерунда!",
А губы сводит и в горле ком,
И под водою не глубь, а даль,
Но голову вверх - посмотри туда,
Где в небе уже не одна звезда,
А щедро пролитое молоко.

Послушай, правда, не плачь, не плачь,
Не холодно ведь, не дрожи:
Большую чашку возьми со стола
И чаю налей, закутайся в плащ -
Вот глянет камень кошачий глаз,
А ты останешься жив…

---
когда пробьётся одуванчик

ах детство детство золотое
да так что пробы негде ставить
кто там сидит на чемоданах
кто под обстрелом кто в могиле

ах детство золотое детство
цвет снега пополам с мочою
потом к нему добавят крови
а одуванчик я не вспомню

про детство все слова пустые
лежат пробитые осколком
пристреленные для забавы
слегка присыпаны щебёнкой

когда пробьётся одуванчик
сквозь кирпичи и арматуру
немного золота возникнет
и кто помладше улыбнётся

---
Из цикла "Рассказы археологов": Зося

В деревушке Пень (гмина Радомышль-Вельки, на юге Польши)
Нашли скелет девушки - было ей восемнадцать-двадцать, не больше.
Во времена, когда её схоронили, всё бушевало без меры:
Хмельницкий, русские, шведы, ещё какая холера,
Термин "Кровавый потоп" даёт некоторое представленье
О том, как - назовём это словом "жилось" — населенью.

Впрочем, было ли девушке до того хоть какое дело,
Мы не знаем. Точно знаем, что у неё голова болела.
Так болела, что знаем: по форме черепа очевидно.
Может, тогда она на стену лезла и в голос выла?
Может, просто губу прокусывала до крови и молчала?
Захоронения на такие вопросы пока что не отвечают.

Похоже, запиралась в комнате - чтоб глаза не резало светом.
Она была из богатых - могла себе позволить и это,
Но люди-то, конечно, недолжное, подозрительное примечали
И об таком-то точно уж меж собой не молчали,
И пришли к умозаключенью: упырь она, нехристь, нечисть,
И на белом свете таким и вовсе делать нечего.

И когда она умерла (отравили? инсульт? или выстрел? - война, заметим),
За мигрени эти, за черноту у глаз отыгрались на ней после смерти.
На ногу замок ей повесили - против кровопийцы работает, говорят, железо;
А у горла поставили серп - чтобы кожи касалось лезвие:
Вот попробует шевельнуться - а ей башку-то напрочь и срежет!
От таких-то ведьм все и беды, а серп - он верное средство.

...Откопали её два года назад. Под серым небом плыла золотая осень.
Местные, посмотрев на скелетик, её почему-то сразу назвали Зосей.
Мы уже довольно неплохо умеем реконструировать внешность.
Глаза её голубыми были, а кожа - светлой и нежной.
Но мигрени такого генезиса мы пока что ещё не лечим...
...За семнадцатым - пришёл восемнадцатый век. И Польше не стало легче.

---
Монолог супруги менестреля

Тинке

За что же мне, Эру, такая награда? Была я примерной, жила я, как надо.
Ну разве чуть-чуть пошаталась по свету, да фэнтезь читала – неужто за это?
Но вот менестреля я вдруг повстречала, заслушалась, ясно, его поначалу,
А после (что стукнуло в голову мне?) – и свадьба уже, словно в августе снег.

С ума я, наверно, сошла: в мужья менестреля нашла!
А ведь предлагали и хоббит, и эльф – ну чего ж я за них не пошла?!

А с этим уродом сплошные тревоги: он вечно болеет, и вечно в дороге,
А если здоров – то едва ли не хуже: он лезет во всякие схватки к тому же,
И песни горланит (в разгар, кстати, боя) о том, как приятно ему с перепоя
Мечом, булавой и гитарой махать, фингал заработать и шею сломать!

С ума я, наверно, сошла: в мужья менестреля нашла!
А сватались было и гном, и роханец – ну чего ж я за них не пошла?!

Певцу-менестрелю всё в жизни игрушки, и нет за душой ни гроша, ни полушки,
А если появится что-то, то схватит меня он в охапку – и снова укатит
На север, на запад, на юг, на восток ли… Конечно, нас примут, накормят, и только
Споёт он про чашу – глинтвейна нальют… Но где же, пардон, наш домашний уют?

С ума я, наверно, сошла: в мужья менестреля нашла!
А ведь предлагали дракон, орк и назгул – ну чего ж я за них не пошла?!

Но вечер прозрачный уже наступает, трещит костерок, что камин заменяет,
И булькают два кулинарных кошмара, и море бурчит, и смеётся гитара,
И звёзды сквозь ветви сияют, как жемчуг, и мне говорят, что прекрасней всех женщин –
Я, и что любимей меня не бывает… Ну-ну, менестрель, продолжай, напевай!

С ума я, конечно, сошла, когда менестреля нашла,
Но только облезете, милые, чтобы теперь от него я ушла!

(примерно 1995-1996)

---
Здравствуй, мой Вавилон!

Здравствуй, мой Вавилон! Город марева, южного жара,
Город каменных профилей мудрых царей и зверей,
Грохотанья повозок, немолчного ора базара,
Мудрых свитков, бордовых гранатов в тенистом дворе.

Проклинали рабы тебя, злобно шипели: “Блудница!” –
Ты отряхивал прах их, при жизни сошедших во прах.
Здесь проходит Иштар горделивой походкою львицы,
Ласки любящих здесь озаряемы светом костра.

Город дерзких людей, и в бою, и в объятиях смелых –
И вольготно нагим, на прогревшейся за день земле,
Проводить языком по мужскому иль женскому телу,
Изгибаться, забывши про всё, в сладкой трепетной мгле.

Кто любим, тот свободен, силён, выше всякого бога!
Потому и возносится – видно отвсюду окрест –
Башня (в небо укол остроги – не решётка острога),
И её не придавит, уродлив, кладбищенский крест.

Руку я рассеку – Вавилон, моей крови отведай! –
Это малый отдарок за то, чем владеть довелось.
Поражение гордых ещё обернётся победой,
Мы вернёмся сюда, в э т о т город, знакомый до слёз...

(примерно 1997-1999)

---
Сафо

Тинке

1
Как все, кому судьба была – пройти
Дорогою гречанки черноокой,
Глаза закрыв и руки опустив,
Застыну перед пропастью высокой.

Но отойду, опомнившись. И стих
Застынет на губах горчащим соком.
Запомнив, молча сберегу до срока
И ласки нежные, и тающий мотив.

Запомню губ кровавящий излом,
Запомню всё. Люблю тебя, сестра! Я
Перебираю лепестки у слов –
Гербарий незаслуженного рая,
Где мы с тобой, забыв добро и зло,
Бродили, тайных троп не выбирая.

2
Снишься зачем, черноокая, что начертала судьбу мне
Тонкою веткой оливы на мокром песке у талассы,
Гордая и непокорная людям ли, времени ль, морю ль,
Всё победившая дерзкой и властной любовью своею
И побеждённая ею до срока, хоть срок не измерян?

Сиреной ты стала, Сафо, величайшая муза из смертных?
Если же нет, почему повторяют манящие волны
Сладкий, тревожный напев твой, что так беспокоен и терпок,
Словно вино молодое из амфоры краснофигурной?
Как устоять перед ним на краю золотого утёса,
Не устремиться в лазурь и тончайшую пену прибоя
Там, у подножья?

3
Здесь фонари скрипят неласково.
И вновь: “Бессонница… Гомер…”
Дорога любящих и классиков.
Как далека – поди измерь!
Всё исчезает в белой замяти,
Как в море пролитая тушь.
Утишу бронзовым гекзаметром
Разрыва боль и пустоту.
Стихии бешеное крошево
В стихи хрустальные граню.
Пускай всё выжжено и брошено,
Но головы не преклоню!
Не пробивают на слезу меня
Кошмары предрассветных снов…
Кассандра, девочка безумная,
Мелькнёт за сумрачным окном.
Перед окном – метель-метелица,
Стекло подобно витражу.
Как пепелищем погорелица,
С утра по городу брожу.
Как часто окна заколочены!
Здесь нынче мертвенная стынь.
И ветер облаками-клочьями
Прохожим затыкает рты.
Что окровавленная Троя нам?
Но губы шепчут все равно:
“Наш дом остался непостроенным.
До капли выпито вино.”

4
И жмётся вновь к строке строка,
Привычно движется рука –
И падает. И стих бессилен:
К Парнасу проще вознести,
Чем от бессмертия спасти
Ту, что летит в просторе синем.

Не жрица, не гетера, не мессия –
Она одна,
Сапфирами ль, софитами ль – софией
Озарена.

То чародейство, Логос, алетейя,
Чем души жгла –
Оковы, что впивались в Прометея,
Но не крыла!

Нельзя тебе, о Муза, стать женою!
Светла вода,
И Лесбос остается за спиною,
И жжёт беда,

И чёрны скалы-валуны,
И склоны острова видны
В осенней, жаркой позолоте…
Потомкам – пыль стирать с дискет:
Строка в сапфическом стихе
Не скажет, как оно – в полёте?

(примерно 1997-1998)

---
Памяти Мэн Хаожаня

Плоть от плоти и кость от кости
Отдвигаемся. Гонит поток
К устью жёлтые листья.
И нам ли прорвать тишину
Дрожью слов торопливых?
Проведи же рукой
По тиснёным заглавиям книг,
Золотистой пыльце –
Может, вспомнят и нас те, кто будут
Жалеть о любимых?

Плоть от плоти и кость от кости…
Там, где сквозь водопады в ночи
Обезьяны кричали,
И тонкий, изящный бамбук
Прорастал сквозь казнимых –
Там из яшмовых чаш,
Что полны золотистым вином,
Пьют Ли Бо и Ду Фу.
Лунный свет озаряет, любуясь,
Софору над ними.

Плоть от плоти и кость от кости…
Там, где Пан помрачневший, в тоске
По разъятой Элладе
Скликает собратьев своих
(Не воскреснут от зова!),
И охрипнув, устав,
Зажигает, согреться стремясь,
Зороастров огонь –
Там сверкает скрижаль изумрудом
У ног Трисмегиста.

Плоть от плоти и кость от кости…
Где взывал к ледяным небесам,
Кровью снег изукрасив,
Но всё ж не нарушив каре,
Присягнувший свободе –
Там в деревне, в глуши,
Не допущен к мятежной игре
(Ненадолго спасло!),
Эфиоп возглавляет восстанье
Цезур и глаголов.

Плоть от плоти и кость от кости…
Там, где рыхла земля от копыт,
И глазницы темнеют
Средь маков весною в горах,
И пески заметают
Продырявленный шлем –
Там владыка восходит к себе
В башню цвета небес,
И движение звёзд изучает,
И звёзды прекрасны.

Плоть от плоти и кость от кости,
Как писал мудрый Мэн Хаожань.
Сквозь ущелья дорога
Легла, и влечёт за собой –
Это время уводит
Дорогих нам людей
За железные ширмы эпох.
Покориться нельзя –
Помнит заводь речная касанье
Весла и мелодию циня.

(примерно 1998-1999)

---
Посвящение Эдгару Аллану По

Когда погиб поэт – невольник чести,
Россия, как всегда, была во мгле.
Устроившись на стареньком насесте,
Затворник думал о Вселенском Зле.

Будя земные, сладкие желанья,
Гадаем, есть ли жизнь на небеси:
“Входящие, оставьте упованья
И три рубля!” (должно быть, на такси).

Нет меча – заткни орало!
Мир – народам! Пьянству – бой!
Над горами солнце встало…
Ты не вейся, Эдгар Аллан,
Над моею головой!

Ворованным теплом толпы согреться –
И снова в тишь твоих библиотек,
Где Гуго Гроций, гроздья граций, Греций,
Танатос-Эрос – кунаки навек;

Там человека человек послал на,
Тая обратный адрес до сих пор, –
Распалась связь времён, и ныне славно
Твердить: “Россия… Лета… Невермор…”

После бала, после бала
Надо ль браться за перо?
На потеху добрым малым
Вильям Батлер, Эдгар Аллан
На плакатиках в метро!

Но бьётся жилка тонкая, живая
Средь тех, кто сбылся, умер и уснул,
И тех, кто всё равно не забывает
Ни Мандалай, ни брод через Кабул.

И, не терпя насилья и бессилья,
Не зная, где победа, где ничья,
Пегасы молча складывали крылья
И пили из Кастальского ручья.

О свободе небывалой
Сладко думать у свечи.
Стрелки движутся устало…
До свиданья, Эдгар Аллан,
Верно, встретимся в ночи.

(примерно 1997-1998)