Что я читала на Кошарне у Eli Bar-Yahalom:

- Свобода (Wolność) (перевод; автор стихов – Адам Загаевский)
- Из цикла “Рассказы археологов”: кричащая
- Древнеегипетский глаз...
- Нельзя идти смиренно в эту тьму! (Do not go gentle into that good night!) (перевод; автор стихов – Дилан Томас)
- Двоечник (Le Cancre) (перевод; автор – Жак Превер)
- Добро побеждает зло, и даже не так уж редко...
- Тревога - сон (Trwoga — sen) (перевод; автор стихов – Чеслав Милош)
- Всё же видно пятно на стене (הכתם נשאר על הקיר) (перевод; автор стихов – Давид Авидан)
- Кассандра, XXI век
--------------------

Свобода (Wolność) (перевод; автор стихов – Адам Загаевский)

«Люди не стремятся к свободе» — Бенедетто Кроче
(Шандор Мараи, “Дневник”)

Люди не стремятся к свободе. В прошлом
Этого ты не знал – ты, пытавшийся вечно
Быть бунтовщиком, застенчивость преодолевая.
Людям нужно сухое и нагретое место,
Нужен пляж без камней, безопасность дневная,
Круглые яблоки им нужны, стол накрытый –
Но вообще не нужна свобода. Свобода
Не позволяет спокойно выспаться ночью,
Свобода – это валун огромный,
Свобода – это метафора: до конца ведь
Ни одна метафора постигнута быть не может.
---

Из цикла “Рассказы археологов”: кричащая

При исследовании египетской мумии женщины с широко открытым ртом (обнаружена в гробнице, построенной Сенмутом, эпоха Нового царства, XV в. до н. э.) было выяснено с высокой степенью вероятности, что непосредственно перед смертью женщина очень сильно кричала от боли или находилась в агонии. После кончины же, вероятно, произошло моментальное трупное окоченение, которое и зафиксировало широко открытый рот.

послушай ей было так больно как мало кому было больно
а возможно вообще никому и как же она кричала
и крик её бился о скалы и в числе умножался
и возвращался криком и ввинчивался в стены

что же о ней мы знаем немного примерный возраст
было ей сорок восемь ну по тем временам неплохо
на руках её тонкие кольца серебро там золото яшма
лежала она в гробнице что возвёл знаменитый зодчий

но как же она кричала как извивалась от боли
и лопались капилляры и глаза покраснели кроваво
и уже были сорваны ногти так цеплялась она за одежду
и кричала она и крик ей не приносил облегченья

что с ней тогда случилось нет видимых повреждений
нету травм и болезней по крайней мере таких что
сквозь тридцать пять веков мы распознать могли бы
это довольно долго но пристально мы смотрели

и видели как кричала и падали с неба птицы
подстреленные этим криком навылет этим страданьем
и как прославленный зодчий скорчился у гробницы
им возведённой навеки и земля дрожала дрожала

мы знаем что много денег он бальзамировщикам выдал
мы знаем свою работу сделали они плохо
похоже они торопились похоже им было страшно
даже когда отзвучала она ведь не отзвучала

жёлтые-жёлтые скалы что сходят уступами книзу
роняли дробные камни ибо её жалели
а она всё кричала кричала корчась от боли от боли
и вдруг застыла и эхо ещё металось металось
---

***
Древнеегипетский глаз
Со зрачком неподвижным
Всё смотрит, и смотрит, и смотрит.
“Где, — говорит, — душа твоя,
Ну хоть какая-нибудь душа?
Не вижу, не вижу, не вижу.
Где та, что бродит мирами,
Саранчой улетает в небо,
Где совесть, где совесть, где совесть?
Где поднявшая руки,
Чья пища лежит в гробнице,
Судьба где, судьба где, судьба где?
Где имя твоё на камне,
На папирусе где твоё имя?
Исчезло, исчезло, исчезло.
Где светлая твоя воля?
Где тень твоя, что сокрыта?
Где хоть что-то, хоть что-то, хоть что-то?”
Я открываю рот —
Могу говорить и дышать я:
“Не знаю, не знаю, не знаю.
Ни светом, ни тенью, ни именем,
Ни руками и ни крылами —
Лишь любовью, любовью, любовью”.
---

Нельзя идти смиренно в эту тьму! (Do not go gentle into that good night!) (перевод; автор стихов – Дилан Томас)

Нельзя идти смиренно в эту тьму –
Пылай же, старость, на закате дня!
Да будет гнев, наперекор всему!

Конечно, люди мудрые поймут:
Ничьи слова наш мир не сохранят…
Нельзя идти смиренно в эту тьму!

Волна над головой, сомкнулась муть –
Но можно танцевать в морских огнях.
Да будет гнев, наперекор всему!

Гимн посвятивши солнцу самому
И перед волею небес клонясь –
Нельзя идти смиренно в эту тьму!

Ослепши, у могил, сквозь мглу, чуму –
Но всё равно дерзая и дразня!
Да будет гнев, наперекор всему!

И я к отцу взываю своему:
Ты из печали той услышь меня!
Нельзя идти смиренно в эту тьму!
Да будет гнев, наперекор всему!
---

Двоечник (Le Cancre) (перевод; автор – Жак Превер)

Он говорит “нет” головой
но он говорит “да” сердцем
он говорит “да” тому что нравится
он говорит “нет” учителю
он стоит
его спрашивают
и все задачи требуют решения
внезапно безумный смех завладевает им
и он стирает всё
цифры и слова
даты и имена
фразы и вопросы с подвохом
и вопреки страху перед учителем
под издёвки первых учеников
мелками всех цветов
на чёрной доске беды
он рисует лицо счастья.
---

* * *
Добро побеждает зло, и даже не так уж редко, но лишь тогда,
когда ты точно знаешь, что добро, а что зло,
и конечно же, без гарантии, не всегда,
не хватает сил, неточно выстроен тайминг, просто не повезло,
но без начальной расстановки всего по своим местам,
без упора в землю: "За это буду стоять, пока могу,
пока позвоночник не сломан и в глазах моих не пустота,
буду стоять, даже если мироздание согнётся в дугу,
наизнанку вывернется, обратится в плеть,
если чёрной горечью станет вода, воздух сгустится в кисель..." -
так вот, без этого пререквизита добру суждено истлеть.
Оно выживает - на ярости.
Как и зло.
Как, в сущности, и мы все.
---

Тревога - сон (Trwoga — sen) (перевод; автор стихов – Чеслав Милош)

Орша - станция злая. В Орше поезд может стоять и сутки.
Может быть, в той Орше и потерялся я, шестилетний,
И поезд репатриантов уехал, меня оставив

Навечно. Как будто понял, что кем-то иным я буду,
Поэтом иной судьбы и языка иного,
Как будто я угадал свою смерть на берегах колымских,
Где дно морское - белое от черепов человечьих.
И тревога великая мной тогда овладела -
Мать всех тревог моих и в грядущем, и в прошлом.

Triepiet małogo pieried bolszym. Перед Империей,
Что ползёт и ползёт на запад с луками, арканами, ППШ,
Подъезжает в повозке, кучера лупя по спине,
Или в джипе, надев папаху, с картотекой проглоченных стран.
А я - ничего, я только бегу, и сто, и триста лет,
И по льду, и вплавь, днём и ночью, только б уйти подальше,
У родной реки бросив королевские грамоты и свой доспех дырявый, -
Бегу за Днепр, потом за Неман, за Буг, за Вислу.

Но прибываю в город высоких домов, длинных улиц,
И тревога терзает: куда до них мне, провинциалу?
Я ведь не понимаю, о чём они говорят так быстро,
Просто стараюсь скрыть от них мой стыд, моё пораженье.

Кто меня тут накормит, когда иду я пасмурным утром
С мелкой монеткой в кармане - лишь на стаканчик кофе?
Беженец из призрачных стран, кому я тут буду нужен?
Стены каменные, безразличные, наводящие ужас.
Порядок, непостижимый для моего разуменья.
Смирись и не будь строптивым. Дальше дороги нету.
---

Всё же видно пятно на стене (הכתם נשאר על הקיר) (перевод; автор стихов – Давид Авидан)

Пробовали это пятно соскрести со стены, но нет:
И то ли тёмное было чересчур, то ли светлое чересчур,
Но как ни крути - всё же видно пятно на стене.

Маляра тогда пригласил, чтоб зелёною стала стена,
А нет, не вышло: вот светлое пятно.
И белильщику я сказал: красит пусть, не жалея белил.
А нет, не вышло: вот тёмное пятно.
Но как ни крути - всё же видно пятно на стене.

И тогда взял кухонный нож, попытался отковырять, отодрать пятно со стены.
Острым до боли был нож - его лишь вчера
Наточили, я это знал,
Но позабыл.

И зажал в кулаке топор, и обрушил на стену удар… но стоп.
Не знаю, зачем, но пришла мне в голову мысль: если сейчас,
Развалившись, стена упадёт - то в воздухе повиснет пятно.
Но как ни крути - всё же видно пятно на стене.

Когда поставили к стенке, то я придвинулся поближе к пятну
И закрыл его грудью своею (может быть, удалось),
И брызгами разлетелась спина, и кровь лилась, но со стороны спины.
“Огонь”.

Я так верил, что кровь пролью - и пятно вдруг бесследно исчезнет.
“Огонь” - это снова залп.
Я так верил, что кровь пролью - и пятно вдруг бесследно исчезнет.
Но как ни крути - всё же видно пятно на стене.
---

Кассандра, XXI век

Эта Кассандра прекрасно знает, что такое ГУЛАГ,
Пьёт плохой растворимый кофе и молча курит в окно,
Она читает новости, и в голосе её мгла,
И снаружи закат, и скоро будет совсем темно.

Она проматывает будущее, как документальный фильм,
Останавливает видео, фиксирует время: “Тут”,
Усмехается: “Для нас культура – это, в сущности, эпифит:
Мы раздвинуть пытаемся камни. Орхидеи на нас цветут”.

Говорит Кассандра: “Ни к чему не привязывайся, ни к чему,
То, что можешь в карман засунуть, – твоё, остальное сгорит,
Уходи от цунами: там сначала удар, потом от трупов вязкая муть”.
Небо – ещё полоской голубого топаза, но над ним уже азурит.

Кассандра ёжится, надевает кофту, а днём ведь была жара,
Наливает кофе – очередную кружку, ковыряет засохший торт,
Говорит: “Спать иди, авось проспишь до утра,
Ну а я не знаю, рассветёт сегодня или не рассветёт”.