Меж тем сегодня, оказывается, Всемирный день поэта.
А давайте по этому поводу одну свою давнишнюю (2007-2008 годов) мини-поэму выложу, а?
Ну и поздравлю всех, кто причастен, вестимо!
Венеция
Часть 0
Пунта Саббиони
Под солнечной ладонью податливы тела.
От Пунта Саббиони отходят катера.
Уже не вапоретто - большие катерки...
Меня забудут где-то - вернуться не с руки.
От Пунта Саббиони - Лагуной расписной:
Тебя никто не тронет, ведь ты плывёшь со мной.
Листает лев вальяжный страницы старых книг -
Прошедшее неважно, и он уже привык.
Простись без сожаленья, не ходит время вспять,
Отключат отопленье - окно законопать.
От Пунта Саббиони летит, летит перо -
Тебя никто не тронет, тебя никто не тро...
Часть 1
Что слоится с фресок – жухлые листья прошлых веков летят.
Что там плещется под ногами – не кастальские ли ключи?
Мандельштамовы мёртвые пчёлы в воздухе возле айскрима за пятьдесят
Центов, может, копеек, а может, оболов, лучше молчи, молчи.
Что в соборах бьётся под куполом – совиным ли голосам не знать?
Что растёт сквозь брусчатку, на поверхность так и не выходя?
Белизна над городом, воздушное варево, кромешная белизна,
Подожди – прильнёт к тебе, содрогнись в объятьях дождя.
Дождь – умелый любовник: струя скользнёт по груди, и всё ниже, ниже, чтобы твердь поплыла...
А над облаками – жар немыслимых, отслоившихся дней,
И лучи веронезевы вышивают стигматами по телам,
И вода вокруг всё медленней, зеленее и солоней.
Часть 2
Венеция, Венеция,
Благословен тот, кто достиг тебя,
Кто пил закат над лагуной,
Кто ступал по камням твоим.
Благословен незамутнённым счастьем,
Медово-дурманящим ароматом лип и магнолий,
Разноцветными брызгами света из витрин,
Дробным жемчугом фонтанов,
Шумом толпы и шумом волн, что на расстоянии и не различить.
Я входила во многие города.
Но мало было тех, чьё солнце невыносимо сладко.
Но лишь два до того пробили мне сердце.
Питер посмотрел серыми глазами, чуть улыбнулся,
Прикоснулся губами к виску, словно закрыв от неизбежного,
И распахнул окно, за которым кричали чайки.
Париж напоил вином, разломил кусок шоколада,
Покрыл поцелуями всё тело, словно звонкие ноты впечатал,
И дал ключи от квартиры – возвращайся, как только сможешь.
Не то Одесса – старшая сестра,
Родная до капелек пота на лбу, до прожилки возле ключицы,
К таким приходят похвастаться, поплакать или спросить совета,
Но не увлечь в постель.
Не то Киев и Краков – друзья,
Которым можно хлопнуть по спине и сказать: «Ну ты, брат, малость заврался»,
С которыми можно заполночь на кухне спорить про Шопенгауэра,
С которыми можно стать плечом к плечу против или за,
Но с кем на простынях не сольёшься в единое.
Двое их было, двое.
Ты стала третьей.
Ты же знаешь, Венеция, я бисексуальна,
Радостью двойной любви одарила меня богиня, как сказала бы мудрая Таис.
Я вхожу в тебя и скольжу по мраморным ступеням, поросшим водорослями,
Пробираюсь по узким улицам, где разойтись двоим -
Либо обняться, либо вонзить клинок,
А то и обломав лезвие у рукояти.
Я принимаю тебя кожей, мускулами, костями,
Каждой клеткой тела я вбираю жаркие касания твои и прохладный ветер.
Вода поднимается выше, ближе атласные волны.
Я знаю тебя, маска, прорези глаз, мерцающая пудра на ресницах,
Музыка, музыка из переулков и из протоков,
Лучи сквозь витражи церквей и сквозь ошмётки погибшей птицы,
Я не знаю тебя, нечаянный мой подарок, кольцо со сдвигающимся алмазом,
Полустёртые латинские буквы, вылинявшие гениальные фрески,
Застывший аквамарин у набережной и застывшая звезда в небесах.
Я бегу по выглаженным веками плитам,
Смеюсь и роняю слёзы, танцую и замираю,
А когда, уставшая, пошатываясь, выхожу к мосту Риальто
И думаю, смогу ли сейчас на него подняться, -
Пожилая торговка видит меня в толпе,
Подзывает к себе, даёт стакан с клубникой и льдом задаром,
А потом зачем-то крестит вослед.
Венеция, Венеция,
Нерассказанная притча, из рук в руки переданное небо,
Закатное золото, долгое, как «Л» в «люблю»,
Когда слова замирают в горле.
Ты тронула золотом мои губы, волосы и ладони,
Даже на серебряном обручальном кольце твоё золото,
Ах, Венеция!
Я гляжу на тебя с палубы.
Золотой клинок ложится на волны.
Точный и страстный укол - чуть пониже левого соска.
Я вернусь.
Часть 3
Венеция, Венеция,
Ты беременна мной, как и всеми туристами,
Как и всеми гондолами, воркующими голубями,
Тратториями, фотовспышками, веерами,
Священниками, босоножками, мусорными баками
И иной мишурой, без которой нельзя – в положении.
Положение – бывало и лучше.
Венеция, ты тяжело дышишь.
Особенно это заметно у моста Мальвазия Векья,
Если наконец остановиться и присесть на грязные мраморные ступени.
Здесь пахнет дорогим плесневым сыром, но порой дует свежий ветер,
А уборщица в халате, похожем на смирительную рубаху,
Моет лестницу палаццо дель что-то с чем-то.
Нет тех, кто составил твою славу, Венеция,
Кому ты давала прозвища по городам – а как различать иначе,
Чьи синева, багрянец и золото до сих пор горят, не прожигая камней и полотен.
«Нету, - вздыхает Венеция, и вода в канале темнеет. -
Больше нет золота, выцвели его серебро немца и свет французов,
И квадраты, чёрные, как глаза убийцы, – уж я-то знаю, о чём говорю! -
Квадраты вместо окон, квадраты вместо стен, до самого неба,
А паче того – коротышка, что оскопил жениха морского,
Будь он проклят даже червями могильными, будь он проклят!».
Плачь, Венеция, уткнись в драную оранжевую футболку.
Я руку держу на пульсе. К пальцам прилипает мраморная крошка.
Выдох-вдох. По гниющим водорослям гуляет чайка.
Рядом за теннисным мячиком бегает фокстерьер.
Мячик бросает мужчина с лицом киношного мафиози -
Очевидно, сапожник или бухгалтер. Все при деле.
«Я действительно некрасива?» - спрашивает Венеция, утирая слёзы.
«Ты прекрасна, - улыбаюсь я. -
Ясны твои зори, стройны линии, мелодичны колокола,
Белизны не утеряла кружевная накидка морская,
Она всё так же к лицу тебе, прелестному лицу.
Посмотри, к набережным пристают всё новые лодки -
Там те, кто любуется тобой, и рассказывает всему миру о твоей красоте.
«Я действительно постарела?» - спрашивает Венеция и глядит тревожно.
«Каждый твой год – сокровище, - говорю я серьёзно. -
Каждый твой год, целуя, перебирать губами -
Устремлённые ввысь колонны, витые решётки,
Эти камни резные, эти щедрые фонтаны с водою сладкой,
Даже ставни на окнах, даже юбки и простыни меж домами...».
«Сколько мне осталось?» - спрашивает Венеция уже совершенно спокойно.
Мне нечего сказать. Ответа на главный вопрос я не знаю.
Выдох-вдох.
Той цивилизации, что породила тебя, Венеция, больше нет.
Мы живём в домах из квадратов и пишем стихи без рифмы.
Приехавшие со мной не смогли запомнить адрес «via Dante Alighieri» -
Для них это пустой звук, ни прочесть, ни выговорить.
Мы не повторяем молитв, но знаем курсы валют и что значат свастики на стенах,
Мы получим пневмонию, если переночуем в плаще на площади,
В нас куча болезней, которые бы убили твоих детей лет триста тому,
А мы всё живём.
Мы приняли в себя знание о лентах Максима и газовых камерах Освенцима,
Расстрельных полях Камбоджи, невидимом огне Чернобыля, дыме Бхопала.
Мы отравлены этим знанием. Над нами бетонная пыль небоскрёбов.
Я не буду рассказывать тебе об этом, Венеция, но мы и вправду другие.
Хотя кровь – того же цвета, что и раньше. Это осталось прежним.
Море зовёт тебя к себе, Венеция.
Твердь набухает и становится податливей.
Сантиметр за сантиметром – туда, где стенам порастать зелёными гобеленами.
Я не знаю, можно ли тебя спасти.
Я бесполезна, как чайка, - она кричит, упустив мутировавшую рыбу
(Мутные воды скроют эту неудачу).
Прости.
Выдох-вдох.
Волны лениво плещут в набережные
И обгрызают деревянные столбы у пристаней -
Так ребёнок в летнюю жару лакомится мороженым.
Выдох-вдох.
Вдох.
Вдох.
Часть 4
Город-город-леденец,
Отпусти же наконец!
Нет, не отпускай, ты мне снишься,
я в петле Большого Канала, как в спасательном круге,
Жаль, кольцо в лагуну не бросила -
а как твоё солнце мне золотило руку!
Я везде своя: белокожа на севере,
сквозь язык неведомый говорлива на юге,
Но от поцелуев твоих, Венеция, вишнёвы губы,
и они горят-говорят про разлуку.
Venus, перламутроворождённая в сияньи,
под прядью пульсирующая голубая вена,
И кого дворцы твои высматривают сквозь водоросли -
не меня ли?
Узкогорлое переулочное спасенье
немыслимо, невесомо и незабвенно,
Разве мы с тобой не знали, что так и будет
(а то беглец с Васильевского молчал!) - да конечно, знали,
Полнолунный шорох мой,
розовые фонари вдоль воды у Сан-Марко,
А повыше изгиба – набережная Смерти
в набережную Смысла впадает,
В карнавальном наряде твоём
изумрудно-ярко, опасно, жарко,
И не вылечиться ни грибным дождём сквозь радугу,
ни аэропортной далью.
Ты мне снишься -
щедра, лилова, осколочна, ласково-шелковиста,
Разве дар тебе – этот взгляд влюблённого
сквозь очки близоруко-рыбьи?
Разве дар тебе – признание нелепого прохожего,
нечаянного очевидца?
Я кладу листок на воды твои.
А потом прорастают и паруса, и крылья.
Часть 5
Под мостом Риальто
Под мостом Риальто - жидкая, чуть радужная вечность.
В вечности плавают палочка для чистки ушей и яблочный огрызок.
Палочка говорит:
- Венецию поглотит море.
Оно плещется неизбежно, и водоросли слой за слоем
Нарастают на ступенях и душах.
Отложения солей, геологический процесс, и каждый - песчинка,
Не очистить, не убрать, не сбросить -
Некому, не хватит времени, сил, жизни самой...
В вечности покачивается жёлтая пластмассовая полоска.
- Фигня это, - отвечает огрызок, - авось прорвёмся.
Да, вода разъедает мягкие ткани,
Да, уже не чувствую боками алую радость солнца,
Но ещё сердцевина, сомкнутые полупрозрачные створки,
Солёная вечность туда ещё не пробралась,
Кажется, нет, точно, не пробралась, а значит,
Я ещё зазеленею в маленьком сквере,
Стану плотным, с гладкой корой на ветках, стволом шершавым,
Обхватить рукой, не то щекой прикоснуться или ветру взъерошить,
Стану лиственной тенистой шапкой, потом стану плотью острова
Или хотя бы спинкой скамейки возле какого-нибудь палаццо,
И я, вот лично я не позволю морю скрыть Венецию,
Слизать серо-голубым языком, растворить в лагуне:
Против этого корни моих семян, суть моя, сердце моё.
Волна приподнимается и бережно кладёт огрызок
Неподалёку от моста Риальто.