Что я читала сегодня на Кошарне у Eli Bar-Yahalom:
- Идиллия в стиле Лавкрафта (перевод; автор стихотворения - Andrej Khadanovich)
- Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Пулаозавр
- Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Нейроптерис
- Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Диплоцерас
- А лес был чёрен и страшен
- О пользе регулярных занятий
- Кувшин
- С неба капает мёд, с неба капает йод, с неба капает яд…
- Огненное сердце
- Время мы обвиняем хриплым криком вороньим... (перевод; автор - Мухаммад аш-Шафии)
- Три лепестка бессмертника
- Каждый из нас по-своему кактус
- Карп
---
Идиллия в стиле Лавкрафта (Ідылія ў стылі Лаўкрафта) (автор - Андрей Хаданович)
Редактировать Лавкрафта –
как прибираться на кладбище.
Не так романтично, как пишут в сети.
Дело такое, что хватит надолго,
но оно интересно, полезно и –
если про объём работы не думать –
совсем не пугает.
Плиты в основном перекошены.
Кошки в основном перекормлены,
редко кто-то из них до Луны допрыгнет.
Лунатики – трое из четырёх - симулянты,
что тут от армии прячутся.
Кровавые надписи,
как и охранные знаки ЮНЕСКО, –
подделка местных граффитчиков.
Фальшивку легко узнать:
не хватает занудства оригинала.
Всё заросло сорной травой
и пустыми словами.
Эпитафии настолько политкорректны,
что никогда не понятно,
кого покойник дискриминировал
и почему оправдали убийцу.
Немного мешают
юные неофиты среди могил.
Реальные вампиры
почти не показываются,
боясь ролевиков
и чёрных археологов.
Да, мэтр был ещё тот расист.
Но даже ему приятно,
что народная тропка - не зарастает.
Поэт с поэтессой из разных стран,
что познакомились прямо в склепе,
занимаются любовью
без подстрочника.
Почти идиллия,
остальное легко исправить.
Что не прибрал переводчик,
доприберёт редактор.
Что не прибрал редактор,
доприберёт корректор.
Обложки появятся новые, лучшие,
как наш классик сказал о могилах,
и ни единой книги, ни единого экземпляра
не уничтожит никто на границе.
Твои безумцы, Лавкрафт,
интересны лишь психиатрам -
они не подписаны ведь на наши
экстремистские каналы.
Твои корабли поднимаются
прямо из моря в открытый космос –
и ни один ещё
не посадили в Беларуси.
Что уж говорить о пассажирах?!
Кстати, пассажиры,
даже попав в плен к монстрам,
не теряют надежды,
ибо знают - придёт на помощь
непобедимая армия кошек,
которые, к сожалению, даже не слышали
о том, что мы - котики.
И, заметьте, котов-генералов
не отправит никто в отставку
за чрезмерно высокий рейтинг.
Твои лидеры иногда исчезают
в параллельных мирах,
но всегда забирают
только свои деньги.
Твои проповедники и пророки
шлют другим письмена,
а не фотографии
своих письменных приборов.
Твои вурдалаки тайком проносят
на арену основных событий
могильные плиты
с запрещённой символикой –
и никто никого никогда не депортировал.
И главное, каждый мечтатель,
каждый бродяга в стране снов
на последней странице
проснётся в своей постели,
с твоим томиком
в своём домике.
Так что, друг Лавкрафт,
поскорей забери отсюда,
депортируй меня в свой готический,
ужасный,
жуткий,
чудовищный,
кошмарный –
нестрашный мир!
---
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Пулаозавр
Его назвали пулаозавром - в честь пулао-дракона.
Китайские палеонтологи с легендой этой знакомы:
Пулао - громкоголосый, кричит и визжит пулао,
Рисовали его на колоколах и рядом с колоколами.
Увековечить фольклор свой - весьма популярный метод...
...Пулаозавр был ростом в семьдесят сантиметров,
И от него остались листовидные хрящики горла -
Они нужны для пения, ни для чего другого.
Примерно так же у наших соловьёв или славок:
Чириканье, щебетанье, искусство малых и слабых,
Когда ты закинешь голову - и в музыку самозабвенно,
Когда вообще неважно, горяча ли кровь в твоих венах,
Когда на тебя охотятся (пулаозавр - зерноядный),
А ты всё выводишь трели в просторах невероятных,
Ведь родился ты для мелодии, переливов и пенья -
И в периоде юрском, и в столетии двадцать первом.
---
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Нейроптерис
если тебе повезёт перья твои обратятся камнем
если тебе повезёт листья твои обратятся камнем
если тебе повезёт сердцевина станет опалом радужноцветным
если тебе повезёт тебя потом бережно откопают
щёткой почистят вытащат аккуратно из отложений
и зафиксируют и в музее поставят
и восхитятся твоей сохранностью редкой
если тебе повезёт хотя бы когда исчезнешь
так что лети подставляй оперенье солнцу
и разворачивай побеги хлорофилл добывая
и скрипи на ветру ибо нет другого везенья
тёплой руки тебе тёплой руки в посмертье
---
Из цикла “Рассказы палеонтологов”: Диплоцерас
Гетероморфный аммонит
Вообще-то не был знаменит.
Ну да, встречался он нередко,
Был хвост его похож на скрепку,
И в раннем, кажется, мелу
Водился он в любом углу.
Хотя какие там углы?
Катились волны, тяжелы,
Потом обрушивались точно –
И вот уже во тьме песочной,
Вот диплоцерас-аммонит
В тебя из мрамора глядит!
---
Лес был чёрен и страшен
Я шёл сквозь лес напрямик, как хотел, –
Нетронутой белизной,
И тонкий наст под ногами хрустел,
И след оставался за мной.
Смолистые ветви роняли снег,
Будто они – облака,
Был ветер свеж, и радостен бег,
И розов – ранний закат.
А лес был чёрен и страшен.
Надеялся вечером выйти к жилью –
Посёлку невдалеке.
Да правой лыжей влетел в полынью –
Непрочен лёд на реке.
Речушка лесная – о чём говорить,
Шириною в плевок –
А ногу изрядно сумел повредить,
И дальше идти не смог.
Ну, злюсь на себя – идиот, урод! –
Да толку воздух саднить.
Мобильник, конечно, же, не берёт
(И было б кому звонить!).
Делов-то всего – километров пять,
Ну, в крайнем случае, шесть;
Да сломана лыжа, на ногу не встать,
И что тут делать – бог весть.
Темнеет. По лесу ночью ползти –
Идея совсем дурна.
А я как чувствовал – захватил
С собою флягу вина.
Понятно, что надо рассвета ждать
И греться ночь у костра...
Не двигаясь, можно хворост собрать?
Ага. Сучка полтора.
Какой-то всё ж сделал я костерок:
Чуть света, чуть-чуть тепла,
Но, в общем, решенье так – на часок.
Нога совсем отекла.
С ближайшей ели лапник содрал,
Уселся спиной к стволу.
Что спать нельзя – это твёрдо знал.
Ну что ж – таращусь во мглу.
Увидел рядом гибкую тень
И рдеющий отсвет глаз.
Похоже, дела унылы совсем:
Вот волки здесь – в самый раз!
Ни сдвинуться, ни рукой шевельнуть –
Замёрз, как помойный кот.
Так вот какой он, последний путь…
Ну, жду, что произойдёт.
Обнюхивает. «Я вполне еда!» –
Докладываю – что терять?
Глядит заинтересованно: да,
Сейчас меня будут жрать.
Глядит. Белеют клыки над лицом.
Ложится рядом. Тепло.
Обнял. Словно в снег, провалился в сон –
Неужто впрямь повезло?
Проснулся. Сизый дым от костра,
Рядом – волчьи следы.
Смотрю на часы – дожил до утра.
Хочется пить. Воды!
Женщина в сером – а взгляд ночной,
Не ошибиться никак –
«Вот тебе чай. Пей быстрей, не ной –
Капает с туеска».
Пью и невнятно благодарю.
Чай. Горячо в груди.
Пью. Ошалевший, смотрю, смотрю…
«Дырку не прогляди!
А за такое не благодарят».
(Легка улыбка её).
«Я ведь не убиваю зря –
Я просто беру своё».
«Я стану оборотнем?». «С чего?
Будешь таким, как был.
То, что со мною, – лишь колдовство.
Правда, хватило сил –
Кровью за кровь – проклятье убрать.
Нынче – воля моя:
Зверем лесным к полуночи стать
Иль не покинуть жилья».
Как же глаза её глубоки –
Бархатное вино...
Я, осмелев, коснулся руки:
«Расскажи». «Всё равно
Больше не свидимся, всё равно
Сказками люди сочтут –
Ладно уж, слушай: дело давно
Было. Года идут…
Раньше любила, была женой –
Жизнь рекою текла.
Муж мой меж тем приглянулся иной –
Ему она стала мила.
И вот, в подполе меня заперев
(А там темно, как в гробу),
Подруга – я помню этот напев –
Стала творить волшбу.
Их план был ясен: волка убить
Легко, законно вполне.
Пропавшую тоже просто забыть:
Кто вспомнит-то обо мне?
Как я копала свод земляной –
Лапы стерев до кости...
И знаешь – они не успели за мной:
Мне удалось уйти.
По следу – по крови – потом гнались,
Но лес не отдаст своих:
Не алые капли – осенний лист
И бурая россыпь хвои.
А я привыкала. И я ждала.
И дождалась через год –
Когда в лесу её подстерегла,
Из брюха выгрызла плод.
Что дёрнулся? Правда. Она жива
Была ещё где-то с час,
И были бессильны её слова,
И не было больше чар.
А я свободна. В придачу к тому ж –
Теперь человек и зверь.
А как по счетам заплатил мой муж –
Тебе знать не стоит, поверь».
Смотрел я в глаза ей. Рвали ветра
Небесную синеву.
«Ну ладно, ты здесь полежи у костра,
А я людей позову.
Прощай. Считай, что тебе повезло.
А лучше – ты мне не верь».
И долго пламя её волос
Виднелось среди ветвей.
А лес был чёрен и страшен.
А вскоре послышались голоса.
Я выжил. И стал сильней.
Но часто с тех пор ухожу в леса,
Брожу, не считая дней.
И с каждым костром – огонь в небосвод –
Я сам сгораю дотла:
Она ведь вправду своё берёт.
И душу мою – взяла.
---
О пользе регулярных занятий
Знаете анекдот – он ведь довольно старый –
Как приходит к директору цирка мужик с лягушкой:
– Вот, – говорит, – хочу показать вам номер.
Он открывает коробку. Выходит лягушка со скрипкой.
Миниатюрную пушку на стол он ставит,
Дальше – крохотную трапецию прицепляет,
Огненное кольцо между ними держит.
Лезет лягушка в то небольшое дуло,
Мужик поджигает фитиль, происходит выстрел,
Лягушка пролетает в центре кольца аккуратно –
И на трапецию. Прокрутив там тройное сальто,
Она через кольцо и пламя возвращается снова
В пушку. Всё это время играет на скрипочке “Чардаш” Монти.
Директор цирка глядит – и не скрывая, зевает:
– Что вам скажу… не Ойстрах, отнюдь не Ойстрах…
Вечером в грязной гостинице мажет лягушка
Тонкую кожу средством против ожогов.
Голову чуть повернув – глуховата на левое ухо,
Профессиональное у скрипачей, ну что тут поделать, –
Прислушивается к пирушке внизу. Устала.
Думает: “Ладно, не Ойстрах, не дотяну пока что.
Надо практиковаться. Больше практиковаться.
То есть, конечно, буду я Ойстрах – скажут
“Не Леонардо”, или “не Одри Хепбёрн”,
Или подставить имя можно любое,
Потому что объясняется-то всё оно нелюбовью,
Потому что если ты не нужна – не нужна никакою,
Поглядят чужими глазами, махнут рукою.
Да, зеленокожа, холоднокровна,
Да, кому-то само бытие моё есть уродство,
Да, бывает, что кривятся от отвращенья
Даже при взгляде, тем паче – прикосновеньи…”
Гладит лягушка скрипочку тонкой лапкой,
На волдыри привычно вниманья не обращая.
“Всё же намного лучше так, чем в болоте.
Всё-таки музыка, и полёт, да хоть бы и пламя,
Но, конечно же, музыка, ну конечно,
Чистое счастье, до слёз, когда дышать невозможно,
Чистое счастье, которым только и дышишь…
Хватит лениться. Садись разучивать Баха.
Надо практиковаться. Больше практиковаться”.
---
Кувшин
Кому не нравится притча
Про двух лягушек в кувшине,
Те говорят: “Представь-ка,
Что в пресловутом сосуде
Не молоко, не сливки –
Только вода простая.
Падают две лягушки,
Одна задохнулась вскоре
Иль как там у земноводных,
Коль воздуха не набрать им.
Другая же шевелится,
Всё лапками что-то взбивает.
И всё равно потонет –
На сколько? На сутки позже?”
“Да, – говорю, – представляю,
В красках и даже в лицах.
Может быть, и на сутки, –
Я ведь не герпетолог.
Но если выиграть сутки
Жизни, а поначалу
Даже надежд, то это
Всё же довольно много.
Всё же довольно много”.
А герпетолог приходит
И говорит: “Лягушки
Так продержаться могут
Три недели примерно,
Ежели прудовые,
А травяные – месяц.
Мы ставили эксперименты”.
По тонкой зелёной коже
Холодок пробегает.
Вижу, как рефлекторно
Начинают движенье лапки.
Три недели. Допустим.
Может, я травяная.
Может, воды испариться
Успеет достаточно, чтобы
Кувшин раскачать получилось
Полупустой, опрокинуть –
И выбраться на свободу,
И в лёгких появится воздух,
И вот, по траве по влажной,
И вот, к пруду, как мечталось.
И молча вослед посмотрят
Убитые в экспериментах.
---
С неба капает мёд, с неба капает йод, с неба капает яд…
С неба капает мёд, с неба капает йод, с неба капает яд,
Только голову задирай да что в лотерее придёт, гадай,
Облака раздвигает воздушный змей, раздвигает травы змея,
А над ней змееяд, змеейод, змеемёд, хоть вот прямо тут помирай,
А она скользит – говоришь “пресмыкается”? – нет же, она скользит,
Чешуя её изумрудна и глаза её голубы,
И по красной глине путь её непрямой, а не по грязи,
Этой глиною и стали поэты, что не ушли от судьбы,
А она скользит, сквозь прозрачные веки смотрит она в века,
Змееяда когти уже ощущает у позвонков,
А воздушный змей прорывается к солнцу, оставляя позади облака,
А кто в капле мёда увяз, кто йодом был обожжён – не видать тому облаков…
---
Огненное сердце
А прозвали меня Роковой горой, или Огненной, или Проклятой.
Я гора, я горю, я не знаю дат, это всё началось когда-то.
И струится пламя, плещет, слепит, я ничьей не подвластна воле,
Раскалённая, переплавляю себя, это сердце моё огневое,
И сияют потоки крови моей, выжигают багрово скалы,
Полыхают молнии в небесах – это боль моя в каждой сверкала,
И отчаянья дымные облака, и вершина – в пепле, седая,
Проливаюсь я любовью такой, что вокруг ничего не знаю,
Я горю этой горечью, страстью, огнём, устремляясь всё ввысь, навстречу…
…Говоришь, война, и рушится мир?
Не уверена, что замечу.
---
Время мы обвиняем хриплым криком вороньим... (نَعيبُ زَمانَنا وَالعَيبُ فينا) (автор - Мухаммад аш-Шафии)
Время мы обвиняем хриплым криком вороньим.
Время мы очерняем. Слова оно не проронит.
Время - нрава незлого, время наше безгрешно.
Могло бы сказать хоть слово - винило бы нас, конечно.
Ни волки и ни шакалы соплеменников не терзают.
Глядим друг на друга, скалясь и горла перегрызая.
---
Три лепестка бессмертника
Варна – не заметить этого трудно – аккумулятор посмертья:
Даже в мире ушедших она – популярное место.
Вот актёр именитый К. – он здесь гуляет с собакой,
Очень вежлив, подтянут, спортивен, чуть ироничен.
Вот известный писатель Т. – фотографией нынче увлёкся,
Тут и там его встречаю, всегда в непременной шляпе
(Смерть ведь никогда не повод менять привычки).
Нет, не только знаменитости здесь – посмертье демократично.
Помню, в пандемию здесь я увидала друга,
Удивилась: “Неужто Р. бы мне не сказал?”, уже назавтра узнала
(Между прочим, почему не сказал – вопрос к нему остаётся,
Впрочем, может, хотел уберечь, он всегда так делал).
Я сегодня на пляже увидала подругу,
Только старше лет так на тридцать, весёлую и седую.
Значит, проживёт довольно долго (ушедшие не стареют),
Значит, после – тоже будет сюда приезжать, ей-ей, вариант не худший.
А ещё хватает в Варне гларусов – крупных чаек,
Что дерутся друг с другом вечно за рыбу или за пиццу,
Выхваченную из рук туриста: он зазевался
И теперь слегка раздражённо бредёт обратно к киоску.
Кажется мне, в гларусов переродились революционеры:
Всё отнять, поделить, ещё раз отнять – сценарий их узнаваем.
Может, где-то тут летает средь иных и мой прадед –
В девятнадцатом был он расстрелян (по другим данным, умер от тифа).
Так себе была идея, предок, но пусть тебе хватит рыбы:
Серебристой ставриды, бычков и розовой барабульки
(Кто сюда вернулся рыбой, пожалуй, думать не буду).
А ещё по пляжу гуляют собаки, мохнаты и добродушны,
И подходят к пляжникам, и намекают им всей собакой.
Пляжники пытаются им что-то втолковать по-болгарски,
Даже языка не зная, но полагают – убедительней будет.
“Няма нищо, блохастый, да блин, уходи ты уже отсюда”, –
Жестикулирует мать. А дочь сидит у пакета с едою.
Припекает солнце. Мать идёт окунуться.
Дочь украдкой суёт собаке кусок котлеты.
---
Каждый из нас по-своему кактус
С благодарностью Leah Borovoi и её новому питомцу
Надпись на кактусе, чью фотографию
Мне подруга прислала в подарок,
Гласит:
If really will only be for a broken heart,
Would rather fallen petal in one season.
Even if fall also fragrant,
Don’t let the heart so lonely is broken.
Такому кактусу никак нельзя не ответить:
– Послушай, кактус, давай я тебе расскажу о сердце.
Давным-давно, когда была я мелким отростком,
Иголки мои нежным пухом белели, не причиняя боли,
А сердце ещё предощущеньем щекотным зрело,
Казалось мне, что сердце может разбиться
(Что правда) и не срастись (что, впрочем, тоже бывает –
Но чаще оно заливает себя смолою
И млечным соком горчащим, жгучим, целебным,
Потом же, шершаво, сквозь шрамы – оно живое).
Я постепенно росла и тянулась к небу,
И сердце моё лепестки роняло, и гасли звёзды,
Потом они зажигались снова, а это значит,
Что надо сращивать: смола, млечный сок и горечь,
Но также небо, вот это синее или в звёздах,
Но также солнце, вот эти лучи, прожгут и согреют,
И как к нему не тянуться, раскрываясь до сердцевины,
И ветер, ветер, холодный и резкий ветер,
И падают лепестки, и вминаются в грунт тычинки.
Опять сначала. И всякий раз не знаешь, срастётся ль.
Теперь я выросла. Я уже достаточно крупный кактус –
Хотя, допустим, до карнегии явно не дотянула;
Не то чтоб красавица – как ни крути, не царица ночи;
Скорее опунция – лопух развесистый, где каждое сочлененье
Напоминает сердце, а может быть, медиатор
На струнах ветра: с разорванными лепестками
Играть, и играть, к недостижимому устремляясь,
И истекать чужою сладостью, чёрной болью своею,
И каждый раз оживать, но знать, что когда-то рухнешь, –
В нагретый солнцем песок, политый звёздной слезою.
Нелепые грубые корни. Изломанные иголки.
Отростков нет. К восходу любой аромат исчезнет.
---
Карп
После рыбалки карпа надо о камень бить головой -
Карп вследствие этого становится неживой.
Ободрать чешую, вытащить жабры, покопаться в нутре -
Карп становится "ну-вот-этой-здоровой-рыбиной-что-в-ведре".
Куски обваляны в кляре, пузырь поджарен на спичке и сдут -
Карп переведён в категорию "продукт".
На тарелке, с гарниром, салатом, каждому по куску -
"Марь Иванна, какой изумительный вкус".
Горкою кости, а от иного нет и следа -
Это уже не карп, а закончившаяся еда,
Плоть его становится плотью моей, волокно к волокну,
И с рыбаком схлестнуться я тоже не премину,
Но это потом, когда-нибудь, в будущем, а пока
Я плыву, помахиваю хвостом, и солнце сияет на плавниках,
И ожерелье, вросшее в горло, - оборванные крючки,
И с каждой чешуйки следят внимательно отточенные зрачки.